— Бедный мой друг! — воскликнул секретарь. — Стоит ли так переживать? Послушайте, дом у нас просторный, кроме нас с женой никого. Перебирайтесь, поживите пока у нас. Никаких возражений: посылайте за своими вещами!

Даннинг не устоял, тем паче что по мере того, как близилась ночь, его одолевала все большая тревога. Правда, домой за вещами он все же отправился сам.

Когда друзья заехали за ним, он снова выглядел подавленным и расстроенным. На некоторое время его удалось отвлечь, но позднее, когда мужчины остались вдвоем покурить, Даннинг опять поскучнел.

— Гэйтон, — неожиданно промолвил он, — мне кажется, этот алхимик знает, что это я отклонил его доклад.

Секретарь присвистнул.

— А что навело вас на эту мысль?

Даннинг рассказал ему о своем разговоре со служителем отдела рукописей, и Гэйтон не мог не согласиться с тем, что его догадка, по всей видимости, верна.

— Все бы и ничего, — продолжал Даннинг, — но мне кажется, человек он зловредный и, если мы встретимся, ничего хорошего из этого не выйдет, — Даннинг снова умолк, и Гэйтон не мог отделаться от впечатления, что и осанка, и выражение лица собеседника выдают состояние, близкое к отчаянию. В конце концов секретарь решился спросить напрямик, не тревожит ли его что-то другое, более серьезное. Как ни странно, в ответ на этот вопрос Даннинг облегченно вздохнул и сказал:

— Вы не представляете, как мне хотелось поделиться с кем-нибудь и облегчить тяжесть своих раздумий. Скажите, вам не доводилось слышать такое имя — Джон Харрингтон?

— А в чем дело? — спросил изрядно удивленный Гэйтон и в ответ услышал рассказ обо всех злоключениях Даннинга, начиная от загадочной надписи на стекле и кончая событиями у него дома. Под конец Даннинг повторил свой вопрос, и секретарь несколько растерялся. Он предпочел бы рассказать всю правду, но опасался, что такая мрачная и загадочная история может усугубить и без того нервическое состояние собеседника, который непременно обнаружил бы связующее звено между прошлыми и нынешними событиями в лице мистера Карсвелла. В конце концов Гэйтон решил пока воздержаться от исчерпывающего ответа и посоветоваться с женой, а пока ограничился немногими словами. Да, он знавал в Кембридже некоего Харрингтона, но, кажется, тот скоропостижно скончался в 1889 году.

Позднее Гэйтону удалось переговорить на эту тему с супругой, высказавшей мысль, уже пришедшую ему на ум, а именно напомнившей ему об оставшемся в живых Генри Харрингтоне, брате покойного. Она же предложила разыскать последнего с помощью тех знакомых, у которых они гостили раньше.

Гэйтон напомнил, что по рассказам получалось, будто этот Генри малый довольно чудаковатый, но жена выразила твердое намерение выведать о нем побольше у знавших его Беннетов, причем сделать это, не откладывая, на следующий же день.

На том, как в итоге Гэйтоны свели вместе Генри Харрингтона и Эдварда Даннинга я останавливаться не буду, но зато содержание беседы между этими двумя джентльменами изложить не премину. Даннинг поведал Харрингтону о надписи в вагоне, из которой он узнал имя покойного, и некоторых последовавших за этим событиях, а потом попросил собеседника рассказать об обстоятельствах смерти его брата. Тот, весьма удивленный всем услышанным, ответил согласием.

— Должен сообщить, — сказал он, — что на протяжении нескольких недель до рокового конца (хотя и не непосредственно перед гибелью) Джон время от времени впадал в довольно странное состояние. Ему начинало казаться, будто кто-то постоянно за ним следует. Спору нет, брат всегда был человеком впечатлительным, но ничего похожего на манию преследования прежде за ним не замечалось.