Маркус и не заметил, как вышел из комнаты и стал спускаться по ступенькам. Продолжать ли работу над книгой? Может, эта книга по силам только гению, а он ведь не гений. Возможно, то, что он хотел сказать о любви и человечности, истинно, вот только в виде теории эту истину выразить невозможно. Ну, ничего, он подумает об этом позднее. А сейчас больше всего ему нужен отдых, каникулы.

Он вышел на улицу. Солнечный свет, бодрый ритм большого строительства — как хорошо! Веселая перекличка голосов, трели транзисторов окружили его. Фантастическая, вечная Антея чудесным образом снова рядом. Социальный работник, психиатр, подумать только! Загадочно все это, невероятно загадочно.

Глава 24

Тихо насвистывая, Евгений Пешков упаковывал чемоданы. Вещей у него немного. Это хорошо. С большим багажом куда сложнее перебираться. Мисс Шедокс-Браун нашла для него жилье в церковном приюте в Вест Бермондсей. Сначала придется жить с соседом, но потом наверняка удастся получить отдельную комнату.

Уже несколько дней Евгений жил один в доме пастора. Мебель увезли, девушки уехали. Лео, у которого неожиданно завелись деньги, отправился на каникулы в Испанию. Евгений с сожалением оставлял этот дом. Это была уютная нора, особенно зимой. В пустом доме, конечно, стало жутковато, а в последние два дня снаружи не смолкал грохот. Сносили башню Рена. Но сегодня, слава Богу, было воскресенье.

Для всего его имущества хватило трех больших чемоданов. В одном — одежда; во втором — обернутая в полотенца посуда; в третьем — бритвенные принадлежности, приемник, шкатулка, икона, фотография Тани. Книжки в бумажных обложках лежали в коробке в зале. Миссис Барлоу собиралась забрать их для общественной библиотеки. Растение вместе с подставкой уже увезли в приют на ручной тележке.

Ну вот, значит, снова в путь. Ничего не поделаешь. Из одного лагеря в другой. Он положил фотографию Тани на дно чемодана, но потом опять достал. Это была не очень удачная фотография. Сделанная в тот момент, когда Тане было очень плохо. За ее спиной виднелась стена барака. Ему хотелось вспомнить, как выглядел этот барак. Таня была призраком. Сквозь нее он видел деревянную стену. Они делили это жилище с другой семейной парой. Считалось, что им повезло. Может быть, ему повезло. В конце концов, весь мир — это всего-навсего лагерь, где есть хорошие углы и есть плохие. Углы, где ему доводилось жить, были не так уж плохи. Мир — это просто лагерь для перемещенных лиц. Несомненно лишь одно: живут в нем не вечно.

Он понимал, что был не очень добр к Тане. Она его связывала — так ему казалось. Она угасала молодой среди бедствий и неразберихи, а он не держал ее за руку, потому что был слишком занят Лео и своим собственным будущим. Он угощал посторонних сигаретами, чтобы они сидели возле нее. Он очень жалел ее, но хотел, чтобы поскорее все прошло. Она очень страдала, но ему не хотелось разделять с ней ужас кончины. Он стал заложником собственного решения — держаться. Мать, сестра — он не пролил по ним ни единой слезы, а они были ему безгранично дороже Тани. Он был суров с Таней, а она недоумевала. Но так ли уж это важно теперь, теперь, когда она стала ничем?

Он бросил фотографию в чемодан и взял икону. Голубовато-белые ангелы были бесконечно печальны. Сколько уж длится их путь! И когда Евгения не станет, они будут идти и идти, и однажды наступит день, когда никто не сможет вспомнить, кто они и откуда. Этот путь, только он и есть. Раз нет Бога, так ли уж важно, что он не был добр к Тане? Да, чувствовал он, это важно. Но это было не более чем чувство, какая-то тяжесть внутри него. Он смел крошки с лохматой зеленой скатерти и завернул в нее икону.

Пэтти… теперь она так далеко, будто в ином времени. Он уже отвел от себя боль тоски по ней. Боль отделилась, осталась всего лишь печаль. Он любил Пэтти, потому что она была неудачницей, как и он сам. Но ее неудачливость абсолютно отличалась от его собственной.