В комнатушке пахло лекарствами: валерьянкой, ландышем и еще чем-то специфическим аптечным.

    -  Кто там? - спросили с постели тихим голосом

    -  Вы Ордынцев?

    -  Да, войдите, я вас не вижу.

    -  Иди, - сказал я Даше и уступил ей дорогу.

    Девушка медленно пошла вдоль фанерных перегородок, дошла до спинки узкой железной койки и остановилась.

    Больной больше ничего не говорил, только громко, прерывисто дышал, как-то мучительно, со всхлипываниями втягивая в себя воздух.

    -  Папа, - на одном выдохе произнесла блудная дочь и, мелко переступая ногами, пошла к изголовью.

    -  Дашенька, девочка моя, слава Богу, ты успела! - с трудом проговорил больной.

    -  Папа! - опять воскликнула Даша и упала перед постелью на колени.

    -  Детка моя, ну что ты, не надо так! - слышалось тот же тихий голос, прорывающийся сквозь женские рыдания.

    Я повернулся и вышел, осторожно, без скрипа, притворив за собой дверь.

    В темном коридоре кипела скрытая жизнь. Открывались двери и из них выскакивали какие-то женщины, мешали ложками в кастрюлях, чистили и подкачивали примусы, перебрасывались едкими замечаниями, и опять скрывались в своих сотах. На меня посматривали, но сначала никто не подходил. Однако, любопытство оказалось сильнее хорошего воспитания, и соседка Ордынцева, полная женщина с расплывшимся лицом и неопределенной социальной принадлежности, приветливо спросила:

    -  Никак, вы, гражданин, к старику приехали?

    Отрицать этот очевидный факт было бессмысленно, и я признался, что так оно и есть.

    -  Хворый он совсем, того и гляди, помрет, - без особого сочувствия, сказала она. - Оно может и лучше, что ему свет коптить. Слышно, он при старом режиме в генералах ходил?

    -  Учителем он был в гимназии, - ответил я.

    Однако, факты биографии соседа женщину не заинтересовали, она не обратила внимания на мои слова и заговорила о близком, наболевшем:

    -  Комната его, поди, Верке достанется, или вы, гражданин, сами на нее претендуете? Так это зря! Мы здесь сами как сельди в бочке! А Верке, вот ей, кукиш! Думает, раз ее сынок милицейский, так комнату захапает! Я ей, твари бесстыжей, своими руками зенки выцарапаю!

    -  Это кто тварь бесстыжая! - взорвался за моей спиной знакомый голос. - Это кому ты, шалава, глаза выцарапаешь!

    Моя недавняя знакомая, которую, как я догадался, в миру звали Верой, проскочила у меня подмышкой и во всем своем гневном величии предстала перед полной дамой.

    Однако, первая соседка не сдрейфила, а закричала в ответ на оскорбление «шалавой» пронзительно и высоко.

    Передать простыми, понятными выражениями последовавший после этой встречи диалог я просто не в силах. И не потому, что не могу или стыжусь повторить слова, которые произносили разгоряченные дамы. Это-то как раз я сделать в состоянии, тем более, что в обилии неформальных эпитетов, нецензурная брань была вкраплена на удивление дозированно. Дело в другом: чтобы воссоздать такие взрывы страсти, у меня попросту недостанет литературного таланта. Женщин подхлестывало высокое артистическое вдохновение, потому слова из их уст лились нескончаемым потоком.

    Присутствие свежего и, как им казалось, заинтересованного в освобождающейся жилплощади зрителя только подстегивало действие. Раскрывая передо мной самые сокровенные тайны личной жизни друг друга, дамы не забывали и о зрителе.