В коридоре показался Тарн. Плащ хлестал его по коленям. Из‑под шляпы текли струйки пота.

– Ну, чем дело кончилось?

– Отложили на пять недель.

Он мельком глянул на меня, и я понял, что ему не нужны от меня никакие комментарии. Тони Берг выразительно посмотрел на нас обоих.

– Ну ладно, – сказал он, – вам небось надо потолковать о своих делах.

И демонстративно закрыл за собой дверь. Тарн уставился на меня. Потом ухмыльнулся и заявил:

– Милый, ты вроде постарел.

– Ничего не срабатывает. Ты знаешь, что за Карлом Юнасом Бертцером полиция наблюдает? Я был там и видел.

– А они тебя засекли?

Я помотал головой.

Тарн не сказал ничего и направился к своему столу. Набрал номер, уселся, закурил сигарету, приготовил бумагу и ручку – все это единым привычным движением.

– Привет, это Тарн, – сказал он в трубку. – Как дела с ограблением броневика?

Он слушал и кивал. Потом сказал:

– Слушай, а зачем вы установили наблюдение за Бертцером, стариком Бертцером, который был шефом «Сентинел»?

Ответ, видно, жег ему ухо. Он посмотрел на меня и скривился.

– Да ладно, успокойся, черт ты этакий. Нам сообщил какой‑то его сосед, который прогуливал собачку. Ну да, она лает только на легавых.

На этот раз ему долго что‑то объясняли. Он кивал, иногда как‑то похрюкивая, и порой что‑то записывал.

– О'кей, – сказал он наконец. – Конечно, ни слова. Ты же меня знаешь! Ах, это – да... Я уж думал, мы об этом забыли! О'кей, береги себя.

Тарн положил трубку и хмыкнул. Погасил сигарету, не глядя на меня.

– Они напали на верный след. Я не могу передать все в точности так, как он говорил, ты же слышал. Могу только сказать, чего он не хотел рассказывать. Но помни, что это лишь мои догадки.

Узнаешь какие‑то факты, об остальном догадываешься – нормальная журналистская работа. Я кивнул, показывая, что понял.

– Думаю, они знают, кто ограбил броневик. У них, может, даже есть несколько имен. Но они пока еще никого не взяли.

Хвастают, что знают все, но доказать ничего не могут – нормальная полицейская работа. Я кивнул еще раз.

– Бертцер имеет к этому какое‑то отношение. Но какое? Замешан или что‑то подсказал полиции? Они его опекают, но... охрана это или слежка? Мне не сказали. – Тарн мрачно посмотрел на меня и добавил: – Но они убеждены, что Бертцеру придется плохо сегодня ночью, когда стемнеет. Я же полагаю, что придется плохо и еще некоторым.

Он встал. Подошел к окну и, стоя спиной ко мне, стал рыться в карманах, ища сигарету.

– По‑настоящему плохо, – сказал он. – Тебе, например.

– И что мне делать?

– Уезжай в отпуск.

– Тарн, что мне делать?

– Уезжай на Майорку.

– Кончай трепаться. Посоветуй лучше что‑нибудь.

– Есть только еще один совет, который я могу тебе дать.

Я прикусил губу и молчал.

Тарн обернулся. Он наконец обнаружил в мятом пакете последнюю кривую сигарету.

– Пойди в полицию. Это единственное, что ты можешь сделать, – сказал он раздраженно и с нажимом. Он тискал и мял сигарету. – Я помогу тебе встретиться с каким‑нибудь хорошим полицейским.

Я помотал головой.

– Понимаешь, – сказал он, – журналистика и полицейское дело – это две полярные вещи. – Он прищурился, глядя на меня – дескать, готов ли ты выслушать лекцию. – Журналистике обучаешься за три месяца. Остаток жизни тратишь на то, чтобы остаться честным. Полицейской работе надо учиться всю жизнь. Но если ты не будешь честным первые три месяца, то ничего хорошего у тебя не выйдет.