Ни мать, ни отец не предлагали Тиму того, что принято предлагать каждому ребенку — принадлежностей для рисования. Каково же было их изумление, когда четырехлетний малыш однажды решительно заявил:

— Хочу рисовать.

Родители дали ему обычный школьный альбом для рисования, простые карандаши, точилки, резинки — в полной уверенности, что на бумаге появятся бесформенные каракули и мальчик очень скоро забросит неудачную затею. Эти предположения не оправдались. Тим рисовал упорно и вполне осмысленно, хотя и непонятно что — не то какие-то горы, не то волны, не то облака.

Простыми карандашами он пользовался ровно неделю, а потом потребовал карандаши цветные. Затем ребенок заказал фломастеры и, наконец, краски. Дело было в том, что он докопался до диска с записью учебных программ по рисованию для детей и попросту перебирал все, о чем там говорилось. Программа предназначалась детям дошкольного возраста, и, к счастью для матери Тимофея, о масляных красках там не было речи. Поэтому мальчик удовлетворился акварелью.

Мать попробовала у него допытаться, как он различает краски по цвету, но ответить ей внятно мальчик не мог и говорил о цвете, как ей казалось, странно:

— Эта краска такая. А здесь не такая. А вот это тоже такая, но другая.

Картинки его казались матери странными. Он не пытался изобразить своих представлений об окружающем мире, казалось, он силится показать перемещение каких-то гигантских масс вещества или потоки энергии. Вообще, от его рисунков исходила некая энергетическая напряженность, это чувствовали не только родители, но и все, кто бывал у них в гостях. Мать даже не поленилась сходить к детскому психологу, но потенциально опасных симптомов в творчестве Тима тот не нашел.

Следуя расхожим представлениям взрослых о рисунках детей, мать предложила однажды:

— Нарисуй что-нибудь простое, то, к чему все привыкли. Дом, траву, солнышко, дерево. Мне было бы интересно.

В быту Тим был по большей части сговорчив, но сейчас он твердо отрезал:

— Не хочу.

— Почему? Это же так интересно!

— Это скучно! Ску-у-чно!

В дальнейшем на эту тему он говорить не желал.

Увлечение рисованием длилось около года, после чего, по-видимому, пройдя некий внутренний круг развития, мальчик полностью забросил и карандаши, и акварель, и фломастеры.

Интерес к художественным занятиям, причем уже к настоящей, масляной живописи, снова возник у Тима лишь через несколько лет, когда ему уже исполнилось тринадцать. И повод для возрождения интереса к искусству был весьма странным.

С какого-то времени мальчика перестали устраивать неспешные пешие прогулки с собакой и нянькой, и он периодически просил отца свозить его на машине за город. Родители безропотно выкраивали время для таких поездок, ибо они не только развлекали ребенка, но и стабилизировали психологию семьи в целом. В общении Тима с родителями была некая странность. Он, как правило, заговаривал с ними, только обращаясь с какой-либо конкретной просьбой, но никогда, чтобы поболтать о пустяках. Если же они сами заводили беседу, Тим был приветлив и ласков, но отвечал короткими четкими фразами, порой используя слова, вообще говоря, несвойственные детскому лексикону. Когда мать, например, пыталась обсудить с сыном сравнительные качества разных сортов мороженого, разговор получался таким, как будто из них двоих именно Тим был взрослым, старающимся отнестись с уважением к детским проблемам матери-ребенка. У нее стал развиваться комплекс неловкости, словно она отвлекала серьезного человека, то бишь собственного ребенка, от каких-то важных мыслей. А во время совместных поездок общий разговор возникал иногда сам собой.