Тут Уоллис расхохотался так, что у него задрожал живот, и воскликнул:

— Какие высокопарные слова для простого старого американца! Слава и романтика, Хейвиг, существуют только в книгах про историю. На самом деле успех приносит тяжелая грязная работа, терпение и самоограничение, умение учиться на ошибках. Вы видите: я уже не молод, а планы мои только еще начинают расцветать, не говоря уже о том, чтобы приносить плоды. Работа, работа — вот в чем смысл, вот что значит быть живым!

Он протянул свой пустой стакан.

— Налейте еще. Я обычно пью немного, но Боже, как мне хотелось поговорить с кем-то новым и умным! У нас есть несколько неглупых ребят, как Красицкий, но все они иностранцы. Есть и несколько американцев, но я так к ним привык, что могу заранее сказать, что они мне ответят на мои слова. Наливайте мне и себе, и немного поболтаем.

Вскоре Хейвиг смог спросить:

— А как вы установили свой первый контакт, сэр?

— Я нанял множество агентов по всему девятнадцатому столетию и дал им задание помещать объявления в газетах, журналах, альманахах и распространять слухи устно. Конечно, в объявлениях не говорилось о «путешественниках во времени» и о том, что мне действительно нужно. Сформулированы они были очень тщательно. Не я их написал. Я не писатель. Человек действия нанимает себе мозги. Я поискал и нашел в 90-м году молодого англичанина, начинающего писателя, хорошего парня, хоть он и был каким-то социалистом. Мне нужен был человек из конца этого периода, чтобы избежать… гм… «предвидения», понимаете? Его заинтересовало мое «гипотетическое предположение», и за несколько гиней он написал мне множество умных вещей. Я предложил ему больше денег, но он ответил, что предпочтет свободное использование моей идеи о путешествиях во времени.

Хейвиг кивнул, по нервам его пробежала дрожь.

— Мне приходили в голову такие же мысли, сэр. Но у меня не было вашей… целеустремленности. И, конечно, не было у меня и вашего состояния. К тому же в мое время, когда путешествия во времени стали обычной темой фантастики, я опасался привлекать к себе внимание. И потому находил только свихнувшихся.

— Я тоже, — согласился Уоллис. — Среди них были и подлинные. Я имею в виду тех путешественников, которые более или менее тронулись от своего дара. Понимаете, болван или деревенщина, если его не напугает до смерти то, что с ним происходит, так что он больше никогда не станет пробовать, если он не хочет выходить за рамки известности таких, как я, умных и честолюбивых людей, то они затаятся, как вы и я, верно? Боюсь, что часто таятся так искусно, что нам их не найти.

— А сколько… сколько человек вы нашли?

— Сэр.

— Простите. Сэр.

Уоллис тяжело вздохнул.

— Одиннадцать человек. Во всем цветущем столетии в этих своих первоначальных поисках — одиннадцать человек. — Он их перечислил. — Лучший из всех Остин Колдуэлл. Явился ко мне заросшим щетиной жителем крайнего Запада. Но настоящий мужчина. Это он прозвал меня Сахемом. Мне понравилось, и прозвище закрепилось.

Далее волшебник и предсказатель будущего из передвижного цирка; профессиональный игрок; белая девушка из бедной семьи с Юга. Это все американцы. За границей мы нашли солдата-баварца; следователя инквизиции, которая все еще сохранялась в Испании, если вы не знаете; еврейку из Венгрии; студента из Эдинбурга, который надрывался, стараясь найти в книгах ответ на то, кем он является; парижскую модистку, которая отыскивала во времени идеи для своих нарядов; молодую крестьянскую пару из Австралии. Кстати, с этими последними нам повезло. Они отыскали друг друга сами — вероятно, единственная пара путешественников, родившаяся по соседству друг от друга.