Просто он сунул себе в рот маленький испанский пистолет — их целыми тоннами привозят с Каролинских островов — и нажал на курок.
— Почему же ты считаешь, что убил его?
— Потому что это я загнал его в угол, и у него не оказалось другого выхода. В конечном итоге виноват я.
Она глянула на часы.
— Да пропади все пропадом! — сказала она. — Сегодня, для разнообразия, я могу уйти и пораньше. Если Джимми захочет наказать меня, то и черт с ним!
Заведя обе руки назад, она развязала тесемки передника. Ее грудь всколыхнулась.
— Хочешь проводить меня домой, Мэт? — спросила она.
За последние месяцы мы несколько раз помогали друг другу справиться с гнетущим чувством одиночества. Нам нравилось бывать вместе, и в постели тоже, но и она, и я знали, что эти встречи никогда не приведут к чему-либо серьезному.
— Мэт?
— Боюсь, сегодня от меня тебе будет мало радости, малышка.
— Тогда ты позаботишься, чтобы меня не ограбили по пути домой.
— Ты знаешь, что я хочу сказать.
— Да, мистер Детектив, но вы-то не знаете, что у меня на уме. Я все равно не подпустила бы тебя сегодня к себе. — Она коснулась моей щеки указательным пальцем. — Тебе надо побриться. — Ее лицо смягчила улыбка. — Я предлагаю тебе кофе и мое общество, — сказала она. — Надеюсь, ты не откажешься?
— Нет, не откажусь.
— Только кофе и дружескую беседу.
— Отлично!
— Но не чай и сочувствие — ничего подобного.
— Согласен.
— Еще бы! А теперь ответь мне: разве это не самое лучшее предложение из тех, что ты получил сегодня?
— Конечно, лучшее, — признался я. — Тем более что никаких других и не было.
Она сварила превосходный кофе и принесла мне пинту харперовского. Бутылка была едва начата, а к тому времени, когда я выговорился, стала почти пустой.
Я рассказал все, что мог. Опустил только то, что могло вывести на Этридж или Хьюзендаля, и не стал упоминать о секрете Генри Прагера. Я не назвал его имени, хотя, заглянув в утренние газеты, она легко могла бы узнать, о ком шла речь.
Когда я закончил, она несколько минут молчала, сидела, склонив голову и полусомкнув веки. От ее сигареты поднимался легкий дымок. Наконец она сказала, что просто не представляет, как я мог бы действовать иначе.
— Предположим, ты дал бы ему понять, что ты не вымогатель, Мэт. Предположим, ты собрал бы убедительные доказательства его причастности к убийству и предъявил бы их. Ты ведь все равно разоблачил бы его, верно?
— Да, так или иначе.
— Он покончил с собой, потому что боялся разоблачения, предполагая, что ты шантажист. Но если бы он знал, что ты собираешься передать его дело копам, согласись, он сделал бы то же самое.
— У него могло не оказаться такой возможности.
— Не к лучшему ли, что она у него была? Никто не принуждал его совершить то, что он совершил. Это было его собственное решение.
Я обдумал ее слова.
— И все же что-то тут не так.
— Что именно?
— Точно не знаю. Просто чувствую.
— Просто у тебя такая привычка — во всем плохом винить себя. — Ее слова попали в точку. Я побледнел. Заметив это, она стушевалась. — Извини, — сказала Трина, — извини, Мэт.
— За что?
— Я была чересчур резка.
— Правда часто звучит резко. — Я встал. — Утро вечера мудренее.
— Не уходи. |