— Я подготовлю машину к этому времени. Гарантирую, генерал.

— Очень хорошо, я приземлюсь через несколько минут. Будьте готовы начать работать немедленно, — приказал Чайна и выключил передатчик.

Они слушали еще десять минут, пока не настала полная темнота, но больше никаких передач не было, и Альфонсо собрался выключить рацию. Но Шон, сам не зная почему, запретил ему делать это и попросил поменять частоту. Почти сразу же они напали на военный радиообмен южноафриканцев. Теперь их передачи звучали громче и более четко, поскольку беглецы находились намного ближе к границе, протянувшейся по Лимпопо. Для Шона звуки африкаанс отдавали чем-то родным и вселяли надежду.

Через несколько минут Шон вздохнул и выключил рацию.

— Альфонсо, ты караулишь первым. Пошел! — приказал он.

На третий день после пожара Матату сделал большой крюк. Пни на вырубке были совсем свежие, из них все еще сочился сок. Листья на обрубленных ветках, собранных в большие кучи, были еще зелеными и свежими. Матату жестом призвал их к молчанию. И тогда, пробираясь между кучами веток и сучьев, они наконец услышали звуки пил и унылого пения рабочих.

В лесу явно кипела работа, на мягкой почве были видны сотни следов босых ног и борозды, пропаханные волочащимися бревнами. Однако Матату так умело вел их, что они только на четвертый день заметили живое человеческое существо.

Пока остальные ели и отдыхали под свежей грудой веток, Шон и Матату прокрались на край поляны на опушке леса. Там Шон залег и в бинокль стал наблюдать, как работают отряды ФРЕЛИМО. Сотни черных мужчин и женщин, некоторые еще совсем дети, были собраны в команды, за которыми наблюдали охранники ФРЕЛИМО в камуфляжной форме.

У всех охранников на плече висели АК и длинные гибкие хлысты — страшные африканские сьямбоки, — которыми они то и дело прикладывались к обнаженным спинам и ногам своих жертв. Резкие удары хлыстов и жалобные крики разносились по окрестностям, достигая места, где притаились Шон и Матату.

Рабочие укладывали бревна в высокие пирамидальные штабеля, одни из них с помощью веревок затаскивали бревна наверх, другие помогали им, подталкивая бревна снизу. Охранники подгоняли их, выкрикивая куплеты рабочей песни, которые работники повторяли с большой неохотой, меланхолично налегая на пеньковые канаты.

Пока Шон наблюдал в бинокль, как на вершину одного из штабелей затаскивали тяжелое бревно, веревки вдруг лопнули и конец бревна обрушился на основание пирамиды. Люди с криками ужаса бросились врассыпную, но кое-кто не успел увернуться, и тяжелый комель буквально размазал их по земле. Шон слышал их крики и хруст ломающихся костей, напоминающий хруст веточек, попавших под колеса катка.

Это было слишком даже для видавшего виды солдата. Шон тронул Матату за плечо, и они поползли обратно — туда, где оставили товарищей.

Чуть позже они прошли совсем рядом с несколькими трудовыми лагерями, которые представляли собой скопище убогих хижин, вонявших дымом, отхожим местом и запахом человеческих страданий.

— В наши дни самый дешевый африканский товар — это рабочая сила чернокожих, — мрачно заметил Шон Клодии.

— Если рассказать об этом людям там, у нас дома, они вообще вряд ли тебя поймут. Это так противоречит всем нашим представлениям.

В это время дня лагеря были почти пустынны. Все способные к работе были в лесу, и на грубых носилках лежали только больные и умирающие. Шон послал Матату в лагерь найти что-нибудь поесть, и тот, видимо, сумел подкупить повара, так как вернулся, неся на плече полмешка кукурузной крупы.

В этот вечер они съели по пригоршне кукурузной каши и уселись вокруг рации, чтобы послушать, как генерал Чайна отдает приказы на командной частоте.

И опять после того, как генерал перед самым закатом отдал последнее распоряжение, Шон переключил рацию на военную частоту южноафриканской армии и почти полчаса слушал переговоры, изучая позывные и названия воинских подразделений.