— Йо-Йо, — вдруг произнесла я. — Тебя так кто-нибудь называл?

Гарбич сидел совсем близко, и его нога время от времени касалась моего колена. Стало холодать, и я поежилась. Йован протянул мне серую толстовку, в которую собирал яблоки. Я с удовольствием приняла ее и тут же натянула на себя. Мягкая, теплая и пахнет его парфюмом.

— Как меня только не называли, — ответил Йован.

— Моя бабушка называет тебя Ванечкой. Можно, я тоже буду так называть?

— Ты — хоть Петечкой.

— Хорошо. Назову тебя тогда Иванушкой. А почему, кстати, мне такие привилегии? — поинтересовалась я, повернув голову, и посмотрела ему в глаза. Ветер подул с новой силой, и плеск волн стал громче.

— Все еще надеюсь, что ты прокатишь меня на мотоцикле, — серьезно сказал Йован. А потом вдруг приобнял меня.

— Ты чего? — опешила я. Сердце гулко застучало.

— Думал, ты замерзла.

Теперь я рассердилась. Одно дело — смеяться и болтать, другое — распускать руки. Я пихнула Йована локтем и осторожно высвободилась из его объятий. Щеки горели, но я решила, что это после проведенного дня на пляже.

— Трогать себя я не разрешала. Ничему тебя жизнь не учит.

— Помнишь, как мы познакомились? — спросил Йован.

— Ты соврал, что не умеешь целоваться.

— За эти пару лет, что мы не виделись, я еще кое-чему научился, — нагло заявил Йован, разлегшись на песке. Вечернее солнце позолотило его лицо. Я посмотрела на Гарбича и рассмеялась. Вот это самомнение!

— Ты в универ-то поступил?

— Поступил. Как ты могла во мне сомневаться?

А я и не сомневалась. Нельзя было усомниться в каждом его слове и поступке. Наверное, это тоже в Йоване притягивало. Я вдруг подумала о его семье: в каких условиях он рос, какие слова ему говорили… Несмотря на безусловную отцовскую любовь, мне часто казалось, что я многого недостойна и ничего из меня путного не получится. Мне бы хоть капельку уверенности и любви к себе, как у Гарбича.

Грустные мысли снова полезли в голову. Протяжное пение то прекращалось, то становилось громче. Оно действовало на меня как-то магнетически, отчего я будто теряла чувство реальности. Мы долго молчали, слушая далекую печальную песню… Йован уловил перемену моего настроения и больше не лез с дурацкими предложениями.

— Что ты делаешь, когда тебе грустно? — спросила я.

— Грущу, — ответил Йован.

Я негромко рассмеялась. Этот ответ показался таким логичным и простым… А ведь действительно, иногда полезно отстать от себя, перестать заниматься самоанализом и просто погрустить.

— В чем сила, Йован? — спросила я.

— В правде? — припомнил Гарбич фразу из фильма.

Я лишь растерянно пожала плечами. Йован взял яблоки и, поднявшись, стал жонглировать. Я сидела на песке, поджав ноги, и, задрав голову, с улыбкой смотрела на его действия. Жонглировать у Йована получалось ловко, будто он поступил не на восточный факультет, а в цирковое училище. Гарбич явно хотел поднять мне настроение, и у него это получилось.

Вдруг из кустов выскочила серая кошка. Громко мурлыча, потерлась о ноги Йована. Гарбич тут же бросил яблоки и наклонился, чтобы ее погладить. А спустя пару минут заявился и кот — огромный и черный. Важно обошел меня, обнюхав, а затем с недовольным видом уставился на Йована.