— У него с молодости волосы седые… — ответила Галина. — Лицо молодое, а волосы белые совсем. Какая-то история у него в юности приключилась, вот после нее он и поседел. Я не знаю точно.

— Понятно, — проговорила Полина. — Ну что, надо читать письма?

— Ох, я и не знаю, — с сомнением сказала Галя. — Что в них можно найти? По-моему, мы только время потратим. Нет, я, конечно, привезу письма, если хотите, все равно в город еду завтра, но только сомневаюсь я сильно, что помогут они нам.

— Галя, я поеду с тобой, хорошо? — попросила я.

— Для чего? — удивилась Галина.

— Ну, мне не терпится почитать эти письма! Пожалуйста, я не буду тебе мешать! — Я умоляюще посмотрела на Галину.

— Да ты мне не мешаешь совсем! — пожала она плечами. — Если хочешь — поехали!

— Так, а детей ты, конечно, мне сплавляешь? — мрачно посмотрела на меня Полина.

— Поленька, но ведь это для общего дела!

— Конечно! — усмехнулась Полина. — Ладно, езжай! Но только попробуй мне ничего не узнать! — Сестра сунула мне под нос внушительный кулак.

— Но ведь это не от меня зависит! — развела я руками.

— Так, ладно, решено: вы занимаетесь письмами, а я слежу за Тимофеем, — распределила роли Полина и отправилась спать. Мы тоже улеглись.

На следующий день мы с Галиной с первой электричкой уехали в город. Галинина малосемейка располагалась далеко от центра. От электрички нам пришлось еще ехать четыре остановки на автобусе, а потом идти пешком в гору. Я сразу устала и проклинала себя за то, что ввязалась в эту поездку. Ноги болели. Дорога была ужасной, неасфальтированной, мне в пятки, просвечивающие через легкие босоножки, постоянно втыкались какие-то колючки, травинки, камешки… Я просто удивлялась, как Галя спокойно идет по этим кочкам и не жалуется. Я же просто изнылась.

Наконец мы подошли к серому пятиэтажному дому, одиноко стоящему посреди маленьких, покосившихся частных домишек. Мы поднялись на пятый этаж (это прямо было издевательство какое-то!), Галина отперла дверь.

— А что, квартирантов нет твоих, что ли?

— Нет. Они на работе.

Мы вошли в квартиру. Она была совсем крохотная, даже скудная мебель еле-еле умещалась в узенькой комнатенке.

— Садись, Оля, — показала Галина на диван. Я опустилась на него и невольно съежилась и подобрала ноги, ощутив себя лишней в этом нагромождении.

— Я сейчас, — Галина рылась на полках. — Вот, — сказала она, доставая небольшую шкатулочку. — Здесь письма.

Галина отперла шкатулку маленьким ключиком. Я увидела небольшую стопочку писем, перевязанных черной ленточкой.

— Это я перевязала, — тихо сказала Галя. — Когда папа умер.

Она перебирала стопочку в руках, не развязывая ленты. Глаза у Галины были грустными-грустными.

— Можно я посмотрю? — Мне не терпелось увидеть то, что было написано в письмах.

— Да, конечно, — словно очнулась Галина. — Смотри. Извини меня, я просто задумалась…

— Да, да! — бормотала я, выхватывая у нее письма и лихорадочными движениями развязывая ленточку.

Письма рассыпались мне на колени. Я взяла одно, самое верхнее.

«Милая моя доченька… — замелькали перед глазами знакомые синеватые строчки, написанные химическим карандашом, — все вспоминаю время, что проводил с тобой.