Стихарь принюхался и вырубил музыку, будто мешала она обонянию. Нет, вроде не почудилось: в салоне, не смешиваясь с запахами дорогих сигарет и кожаной обивки, явно пованивало тухлятиной.

«Ах ты, тля! – Стихарь на ходу обернулся назад, бросил быстрый взгляд в сторону кормовой части – багажника. – Неужто „груз“ оттаивать начал? Не довезу, тл-ля! Когда же он протухнуть успел, на морозе-то?»

– Тл-ля-а! – взревел он на сей раз громче мотора и ударил по газам.

«Лендровер», словно закусив удила, рванулся вперед, не разбирая дороги. От центра далеко, улицы пустынны, даже пешеходов не видно. А на светофоры – плевать! Менты же сейчас все по конторам чаи гоняют, наморозив за день сопли по перекресткам. Да и не угнаться им за «лендом», как называл свою машину Стихарь, на своих «жигулятах» и низко сидящих «Фордах» по сугробам-то!

Ну вот и окраина. Главное – за город выбраться, а там рукой подать.

Машина миновала последние дома – жалкие, частные залепушки, которые залепушками и останутся, как ни обкладывай их кирпичом и ни крой оцинковкой, – свернула на проселок и тяжко ухнула в присыпанную снегом глубокую колею. У Стихаря лязгнули зубы, и он длинно, витиевато выматерился. Машине-то ничего, она и на бок ляжет – поцарапается только, а вот прикушенная щека сразу закровоточила. Тля!

– Ну, Губастый, мать твою трехгубую душу!..

Не договорил Стихарь, осекся, слишком занят был управлением.

* * *

«Восторг» – сквозь снежный занавес вывеска бара моргала разноцветным неоном. Стекла входных дверей неярко светились в ночном полумраке. И полумрак был внутри, только с зеленоватым оттенком, теплый и шумный. Далеко не на всех столиках, рядком выстроившихся вдоль стены, горели шарики светильников – народу, по случаю непогоды, сегодня здесь было немного. И даже у стойки, монументального сооружения из блестящей стали и темного полированного дерева, никого не наблюдалось. Обычно к ней не подобраться. Но тем не менее, как всегда, помаргивал и бубнил телевизор, играла музыка, и две пары, обнявшись, топтались в пространстве между стойкой и столами.

Дядя Слава в ослепительно белой форменной курточке крутил блестящий пенал миксера, чуть ли не подбрасывая его в воздух, и лысина его сияла, как начищенная, в свете небольших прожекторов, освещавших только его хозяйство. Он расплылся в гостеприимной улыбке, дружески закивал, едва я появилась в дверях, и пригласил жестом подойти ближе.

– Что, Танюш, сразу «Кармен» или сочком разомнемся? – спросил вместо приветствия, а когда я оказалась рядом, перегнулся через стойку и негромко доложил: – Тебя здесь спрашивали, имей в виду.

– Кто?

– Женщина в очках. Гладкая и ровная по всей длине, как ручка швабры. Если хочешь, идем, выпущу через служебную дверь.

Я благодарно улыбнулась.

– Отбой, дядя Слава. Мы с ней договорились здесь встретиться.

Он кивнул, прикрыв умные глаза, и спрятал под усами улыбку.

– Она не ушла?

У дяди Славы поднялись брови, и он коротко ткнул пальцем в сторону зала. Там, у двух сдвинутых вместе столиков, гомонила подвыпившая компания. Отвернувшись от освещенной стойки и дав глазам привыкнуть к полумраку, я разглядела между подгулявшими посетителями и Аллу, увлеченную разговором.

Я не против компаний, больших, малых и даже совсем незнакомых. В двадцать семь лет у нормального человека должно быть достаточно ума, чтобы мало-мальски разбираться в людях, не попадать впросак и не нарываться на неприятности. Это так. Но я все-таки предпочитаю наблюдать за людьми со стороны.

* * *

Когда мальчишки оказались у цели, сзади, со стороны города, послышался ослабленный расстоянием звук мощного мотора и негромкий удар, сразу после которого двигатель коротко взвыл, как вскрикнул.