Бой здесь был неравный, скоротечный, страшный. Псы валялись вокруг, изломанные, с проломленными черепами, вырванными челюстями... некоторые расползлись по углам, волоча омертвевшие туловища... На охранников смотреть было просто нельзя.

    На первом этаже в живых не осталось никого.

    На втором остались – шестеро. Четверо в нашем зале: Мишка, вынесенный вместе с дверью в холл, охранник Тим, посеченный стеклом, но живой, и я с Маратом: нашу порцию осколков и волны, видимо, приняли на себя два опера-силовика, тащившие Марата на руках... А в комнатке рядом, где сидели две девушки, даже не вылетели стекла.

    Между тем в мозгу у меня тикали часики: три минуты... три пятнадцать... три тридцать... и нужно успеть до приезда полиции...

    Успеть что?

    Мишка стоял, придерживаясь за стену. Он был контужен скорее эмоционально, чем физически. Потом, что-то вспомнив, бросился по коридорчику, рванул дверь... Одна из девушек, помладше, неуверенно шагнула за ним.

    – Стойте здесь, – велел я и побежал следом. Но Мишка уже выходил обратно, укладывая в рыжую дорожную сумку компактный раухер. За поясом у него торчал вальтер.

    – Все в порядке, генерал, – сказал он.

    – Это хорошо, – сказал я. – Значит, так: уходим. И очень быстро. Марат, ты остаешься здесь. Встретишь полицию. В качестве «принца». Морочь им головы хотя бы до утра. Понял?

    – Да, Пан. А потом?

    – Потом отпустишь. Я за это время уведу настоящего.

    – Генерал, – сказал Мишка. – И ее. – Он показал на ту, помладше, девушку.

    – Нет, – сказал я.

    – Она свидетель. Главный свидетель. За ней охота. В общем, один я не пойду.

    Ни хрена она не была никакой свидетельницей. О свидетелях не говорят с таким выражением лица. И вообще с таким выражением.

    – Хорошо, – сказал я и обернулся к остальным: – Помните: во время налета нас здесь не было. Все остальное было, а нас – нет.

    Год 2002. Михаил 28.04. 20 час.

    Константинополь, гостиница «Семибашенный замок»

    ... – С собакой, – повторил отец задумчиво; я пересказывал ему то, что сумел запомнить из Петькиного повествования. – Опять собаки... везде собаки... дети и собаки... Ах, жаль парня. Вот это был бы настоящий свидетель...

    – А зачем тебе вообще какие-то свидетели? – спросил я. Он тихо высвистал простенькую музыкальную фразу. Из тех, которые постоянно на слуху. При этом он смотрел куда-то мимо меня. Так пристально, что я обернулся и тоже посмотрел туда. Ничего особенного. Просто стена. Панель из ненастоящего дерева.

    – Марат не в счет, – сказал он наконец. – Раз он побывал у них в руках, значит – память перестроена. Остальные, о ком мы знаем, – мертвы. Так?

    Я вдруг увидел то, чего не видел раньше – хотя бы потому, что увидеть раньше это было абсолютно невозможно. У отца дрожали руки, и он все время сплетал и расплетал пальцы. Он нервничал запредельно.

    – Мумине, – вспомнил я. – Она в психушке.

    – В которой? – тут же вскинулся отец, не задавая промежуточных вопросов: какая такая Мумине и почему я ее вспомнил. – Впрочем, выясним... Фамилия как?

    Фамилию я забыл.