Я посмотрел и ничего не понял.

    Париж, 1912. Париж, 1928. Берлин, 1931. Берлин. 1939. Берлин, 1942. Лондон, 1949. Токио, 1950. Токио, 1959. Владивосток, 1967. Владивосток, 1973. Токио, 1974. Санкт-Петербург, 1981. Томск, 1982.

    – Это то, что я нашел сам, – сказал Тарантул. – А вот это они мне, думаю, подкинули. Чтобы натолкнуть на мысль...

    Он подал мне еще одну фотографию. Цветную. Очень четкую. На первом плане стояли, обнявшись, девять человек в одинаковых коротких кожаных куртках: я, Командор, Панин, Дима Крупицын, Сережа Кучеренко, Гера, Яков, Саша и кто-то незнакомый.

    Рядом, но как-то отдельно, стоял, засунув руки в карманы светлого плаща, Тарантул. И – Таня... Над головами нашими нависало серебристое самолетное крыло, а на заднем плане виднелось красивое белое здание с множеством лестниц, балконов, галерей, башенок... На горизонте вырисовывались странные сопки: с голыми обрывистыми склонами и плоскими лесистыми вершинами. Я никогда не был в этом месте.

    – И похоже, что мы здесь постарше, – сказал Тарантул. – Присмотрись-ка.

    – Да, пожалуй...

    – Ты понял это, сынок? Я пожал плечами:

    – Я очень устал.

    – Давай хряпнем кофе, – предложил Тарантул. – У хозяек должно что-то остаться.

    – Не возражаю...

    Он пошаркал на кухню, а я расслабленно осмотрелся. Знакомая гостиная, огромная и неприятно пустая. Приоткрытые двери в спальни: черная и красная. Красные раздернутые шторы, серое небо за ними. Темпера.

    Дотянуть бы до полудня, вдруг подумал я. А что будет в полдень? Не знаю... Опять блок? Я прислушался к себе. Нет, не блок. Просто понимание, что до полудня сил еще кое-как хватит, а дальше – все. Край. И надо найти себе надежную нору...

    А блоков, наверное, больше нет. То есть – наверняка нет. Электрошок – это такая сила... как я допер до этой идеи? Ведь тоже должна была быть блокирована? Скорее всего, падение повлияло. Хорошая встряска...

    Когда, сидя в танке, я понял, что не смогу ни до чего додуматься, потому что о некоторых вещах мне по-прежнему думать запрещено, я по какому-то наитию соорудил приспособление для электрошока, присоединил провода к батарее релихта и дал на собственный бедный мозг три пятисотвольтовых импульса. Полчаса я был без сознания, кожа на висках обгорела страшно, зато в голове все стало на места. И я понял, куда надо нанести первый визит. Но вот опоздал...

    А может, и хорошо, что опоздал. Что бы я с ними делал?

    И вообще – если все, что говорит Тарантул, правда... То что тогда нам делать?

    Понятно, что делать с террористами. С агентами иностранных разведок. Но с агентами... будущего?..

    Несчастная моя голова.

    Противодействовать им? Содействовать? Тупо истреблять?

    Вернулся Тарантул, поставил чашки. Сходил за кофейником. Потом, отдельно, за сахаром. Четвертой ходкой принес бутылку с остатками коньяка на дне.

    – Для запаха, – пояснил он. – Капель по пятнадцать. Кофе был что надо – ложка стояла. У коньяка был странный запах зеленых лесных орехов.

    – А как эта штука к тебе попала? – я кивнул на фотографию нас на фоне самолета.

    – А помнишь, как меня пытались захватить? После этого я ее и нашел.

    – Хочешь сказать, что все это было затеяно, чтобы?.