|
К нам они стояли спинами, и нельзя было прочесть, что написано на их транспарантах. Во всю ширину Пречистенки тоже стояли люди и спокойно ждали, когда полиция перекроет движение и пропустит их. Мы на черепашьей скорости проползли мимо них. Справа, возле самого тротуара, окруженный молодыми, как-то очень одинаково подстриженными ребятами, стоял старик в черном костюме; на левом борту его пиджака сверкала медаль «Золотая Звезда». Командор свернул на Остоженку, втиснулся между стоящими машинами и уступил мне место за рулем.
– Пойду послушаю, что говорят, – сказал он. – Давай. – Успехов. – Будем надеяться. – Пока. Он сделал шагов пять и пропал из виду. Это особый талант: уметь затеряться мгновенно и даже не в толпе – просто среди прохожих на тротуаре. Ну, а здесь... Море голов замедленно, осторожно растекалось по площади, и белая тонкая часовня, поставленная здесь в память о поруганных святынях, поднималась из моря одиноким утесом. Я долго смотрел на все это – до ломоты в переносице. Потом вырулил на полосу и поехал прямо. Было светло, сухо, чисто, но почему-то хотелось включить то ли дворники, то ли фары. Год 2002. Михаил 26.04. 15 час. Константинополь. Университет На выходе меня перехватил Петька Млечный. Он был весь как не слишком дружеский шарж на примерного студента: косо сидящие круглые очки, торчащие уши, галстук на боку, противокислотные нарукавники (хотя занимался Петр Валерьевич отнюдь не химией, а историей). В свое время я для него добывал посредством раухера в закрытых библиотеках необходимые материалы. – Миш, можно тебя? – робко. Зойка на такое обычно отвечает: «Можно, только не здесь». Я посмотрел вдаль. «Опель» стоял пока еще пустой. – What’s that so black aging the sun? – на всякий случай поинтересовался я. Он вздохнул. К языкам Петька не имел ни малейшей способности. В отличие от меня он и родился в Константинополе (то есть, наверное, в Стамбуле?), но ни турецкого, ни немецкого, ни греческого не знал абсолютно. И русским овладевал с трудом, как бы в чем-то сомневаясь. Когда родители разобрались, что мальчика надо не учить, а лечить, было уже поздно. Пароход ушел. Я не понимаю, как же так: вот рука, а называется по-разному, жаловался он. Не должно так быть... При всем при том память у него была феноменальная. – Миш, тут такое дело... помнишь, мы как-то о всяких случайностях в истории рассуждали? Давно еще. – Кажется, помню, – пожал я плечами. – А что? – Ты мне еще программу составлял... ну, для поисков... – Это помню. – Вот посмотри... я тут обработал кое-что... – он подал мне кассету для раухера. – Может быть... ну... интересно покажется... Я взял. Покрутил в пальцах. – Видишь ли, друг мой... Я сейчас не дома живу. Смотреть не на чем. – Почему не дома? – в ужасе прошептал Петька. – Да ничего особенного. Опять с маман поругался. Переселился на лодку. Но раухера там нет. Обычная история. Сапожник без сапог. – А хочешь, я тебе свой дам? – с готовностью предложил Петька. – Альбом. На всю неделю. Хочешь? – Тебе так надо, чтобы я это прочитал? Петька кивнул: – И если что-то непонятно будет – звони. |
