– Ты сам ее сделал?

– Несколько лет назад, – говорит он. – Я тогда постоянно мастерил всякие поделки в папином гараже. Мне нравится работать с деревом.

– Я и не знала.

Грэм улыбается мне.

– Побочный эффект скоропалительного брака с тем, кого знаешь меньше года. – Он садится на кровать напротив меня, не переставая улыбаться, и от этого мое нетерпение только растет. Но он не вручает мне подарок. Он открывает крышку и достает что-то из шкатулки. Знакомая вещь. Конверт, на котором написано его имя.

– Знаешь, что это такое?

Я беру у него конверт. В прошлый раз, когда мы были в этом пляжном домике, Грэм попросил меня написать ему любовное письмо.

Потом мы вернулись домой, и целый вечер я писала ему письмо. Даже побрызгала потом духами и сунула в конверт свое фото в голом виде, прежде чем запечатать.

Я отдала ему письмо, и он, как ни странно, больше о нем не упоминал. Но я так увлеклась свадьбой, что забыла об этом. Я переворачиваю конверт и вижу, что он даже не распечатан.

– Почему ты его не открыл?

Не отвечая, он достает из шкатулки еще один конверт, побольше. На нем стоит мое имя.

Я выхватываю у него конверт: ничто в жизни меня так не интриговало, как его любовное письмо.

– Ты мне тоже такое написал?

– Первое любовное письмо в моей жизни, – говорит он. – Думаю, для первой попытки вполне прилично.

Я усмехаюсь и пытаюсь поддеть пальцем клапан, но Грэм забирает у меня конверт, прежде чем я успеваю его открыть.

– Пока это нельзя читать.

Он прижимает письмо к груди, словно я хочу отнять его силой.

– Почему бы и нет?

– Потому что, – говорит он, кладя оба конверта обратно в коробку. – Сейчас не время.

– Ты написал мне письмо, которое нельзя читать?

Грэм, похоже, доволен.

– Тебе придется подождать. Сейчас мы запрем шкатулку и оставим так, чтобы открыть ее в двадцать пятую годовщину свадьбы. – Он хватает замок, который прилагается к шкатулке, и просовывает его сквозь прикрепленные к ней петли.

– Грэм! – говорю я, смеясь. – Это самый ужасный подарок на свете! Ты подарил мне двадцать пять лет пытки неизвестностью!

Он смеется.

Как бы ни раздражал такой дар, это все-таки одна из самых милых его выходок. Я поднимаюсь на колени и наклоняюсь вперед, обнимая Грэма за шею.

– Меня, конечно, немного бесит, что я не могу прочитать твое письмо, – шепчу я. – Но это действительно прекрасный подарок. Вы самый милый человек, из всех, кого я знаю, мистер Уэллс.

Он целует меня в кончик носа.

– Рад, что вам нравится, миссис Уэллс.

Я целую его, сажусь обратно на кровать и провожу рукой по крышке шкатулки.

– Жаль, что ты не увидишь мою фотографию еще двадцать пять лет. Она потребовала от меня некоторой гибкости.

Грэм приподнимает бровь.

– Гибкости?

Улыбаясь, я рассматриваю шкатулку, гадая, о чем говорится в его письме. Неужели придется ждать двадцать пять лет?

– И нет никакого способа ускорить процесс?

– Нам разрешается открыть шкатулку до двадцатипятилетней годовщины только в чрезвычайной ситуации.

– Что еще за чрезвычайная ситуация? Например… смерть?

Он качает головой.

– Нет. Чрезвычайная ситуация в наших отношениях. Например… развод.

– Развод? – Ненавижу само это слово. – Серьезно?

– Я не вижу необходимости открывать шкатулку по какой-либо другой причине.