Ощущение несправедливости было настолько сильным, что на минуту заслонило от нее все остальное. Возвращение в Оранджберг вдруг показалось ей лишенным всякого смысла. Она поняла, что планы, которые она лелеяла на протяжении пяти лет, отдавая этому все свои душевные силы, на самом деле были мелкими и ничтожными. Теперь она даже не была уверена, что Билли и мать одобрили бы их.

Она постояла, задумчиво глядя на могилы, потом резко повернулась и, спотыкаясь на неровной, ухабистой почве, побрела к машине. На окраине Оранджберга она свернула на пустырь, остановила «Кадиллак» и переоделась. Затем быстро, по-актерски, накрасилась, причесалась и, нигде больше не останавливаясь, поехала в город.

Миновав заправочную станцию и новый мотель, она выехала на Главную улицу. За окном замелькали знакомые картины: бывший салон Касси, аптека Мерва Питерса, бакалейная лавка, магазин скобяных товаров, женщины с хозяйственными сумками, снующие от двери к двери, мужчины, болтающие о чем-то на углу, шеренга дешевых забегаловок, баптистская церковь, развилка двух дорог.

Когда-то это составляло для нее целый мир. Теперь же и сам городок, и дома, и люди казались ей какими-то маленькими, серыми, скучными. Она подъехала к тому месту, где был убит Билли, и тут к ней неожиданно вернулась ненависть — ненависть к Неду Калверту и к его приятелям, которые сидели в тот день с ним в машине; ненависть к этому богом забытому городку и к его обитателям, упрямо цеплявшимся за свои ветхие убеждения; ненависть к Югу и южанам, ненависть к себе самой, ибо она тоже была частью этого мира, она тоже ощущала над собой его власть. И она знала, что не избавится от этой власти до тех пор, пока не совершит то, что задумала.

Ворота усадьбы проржавели и перекосились, длинная подъездная аллея покрылась выбоинами, лужайки заросли травой и выглядели неухоженными.

Она остановилась у парадной галереи. Краска на стенах облупилась и свисала клоками, из водосточных желобов торчали сорняки. Дом, когда-то казавшийся ей огромным, теперь выглядел приземистым и жалким.

Над крышей болтался какой-то цветной лоскут. Приглядевшись, она поняла, что это флаг конфедератов — Нед Калверт был до конца верен идеалам отцов.

«Все переменится, Элен; раз неправильно, значит, должно измениться».

Голос Билли прозвучал так ясно, словно он был где-то рядом. Она медленно двинулась к дому, зная, что теперь все будет хорошо.

Ни дворецкого, ни большинства слуг в доме не было — они уволились несколько лет назад. Молодая негритянка, которую Элен не помнила, провела ее в гостиную и громко прокричала ее имя, как будто привыкла иметь дело с глухими. Потом она вышла, захлопнув за собой дверь. Элен осталась одна.

Поначалу ей показалось, что комната почти не изменилась: тот же длинный ряд окон, до половины закрытых полотняными шторами, та же тяжелая резная мебель, те же пальмы в кадках, картины, густо развешанные по стенам, рояль, уставленный фотографиями в серебряных рамках, пылинки, танцующие в косых лучах солнца. Все было таким же и вместе с тем иным. Элен огляделась, пытаясь понять, почему эта комната выглядит такой уродливой, и вдруг догадалась, что дело вовсе не в комнате, а в том, что она видит ее другими глазами.

Калверта она заметила не сразу. Она ожидала, что он, как и раньше, будет сидеть на кушетке в своем белом полотняном костюме и покуривать толстую сигару.

Но кушетка была пуста, кресла тоже, и, когда она в конце концов заметила у окна какого-то мужчину в светлом твидовом пиджаке, ей потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что это и есть Нед Калверт. Но вот он повернулся и неторопливо двинулся к ней, на ходу протягивая руку:

— Миссис Синклер?

Он остановился в нескольких шагах и, близоруко прищурившись, взглянул ей в лицо.