Клушей Натка становиться не хотела, а потому, уничтожив круассан и парочку чуррос, вернулась домой и решительно положила перед собой листок с нацарапанным Паолой телефоном. Она набрала номер и, услышав на другом конце провода чистейшую русскую речь, испытала чувство, близкое к экстазу. Так, наверно, ощущает себя странник в пустыне при встрече с оазисом или утопающий, к которому наконец подоспела шлюпка.

Механический голос вежливо попросил ее представиться и сообщить цель звонка, пообещав оказать содействие, необходимую помощь и бла, бла, бла. С техникой Натка не дружила, но, выполнив рекомендации автоответчика, уже через пять минут с удивлением записывала на своем листочке дату и время назначенного роботом приема. Она прикрепила листок на холодильник и прошептала, едва сдерживая волнение:

– Послезавтра.

Через день Натка явилась по указанному автоответчиком адресу на десять минут раньше, замялась возле двери, пытаясь представить, что ожидает ее внутри. Воображение упорно рисовало сухонькую строгую старушку в очках и непременно с указкой, которой та станет бить ученицу по рукам за нерадивость. Картина получилась настолько реальной, что Натка невольно вздрогнула, когда тяжелая дверь распахнулась и из нее навстречу посетительнице выкатилась полная, ухоженная дама лет шестидесяти. Выкатилась в буквальном смысле слова, потому что ее ноги стояли без движения на подставке инвалидной коляски.

Натка ойкнула и прикусила язык, ругаясь про себя на Паолу: «Могла бы предупредить».

– Проходите. – Голос у дамы оказался низким, с приятной хрипотцой, и Натка подумала о том, что женщина, должно быть, красиво поет. «Как только заговорю, попрошу научить меня парочке народных песен. Если что, выйду к ратуше зарабатывать. Вряд ли испанцы расщедрятся на Высоцкого и Окуджаву. Так что придется выучить какое-нибудь местное «ай-не-не».

Под навязчивый аккомпанемент собственных мыслей Натка, не заметив того, очутилась за кухонным столом. Перед ней стояла чашечка горячего эспрессо и блюдо с хрустящими чуррос. Натка огляделась вокруг. До сих пор ей еще не удалось побывать ни на одной испанской кухне, кроме собственной. А свою, конечно, она таковой не считала. Эта – первая – могла, пожалуй, удовлетворить запрос любого, даже самого пристрастного ценителя местного колорита. Посреди длинной гранитной столешницы стояла подставка с надрезанным куском хамона, голубой фартук из мелкой мозаичной плитки был практически не виден за многочисленными полочками, уставленными жбанами, банками, баночками и практически мензурками с различными специями. На противоположной стене, достаточно низко для того, чтобы хозяйка могла самостоятельно дотянуться до них, висели разнокалиберные сковороды для паэльи. Женщина поймала Наткин взгляд и объяснила:

– Самая большая для гостей. Для них я делаю валенсийскую с курицей. Беспроигрышный вариант. Все едят, и всем вкусно. Средняя на двоих. Мы с мужем предпочитаем морскую. Только я, в отличие от местных поваров, не кладу лангустинов. – Она понизила голос до шепота, будто делилась с гостьей величайшим секретом: – По-моему, нет ничего ужасней, чем отделять их тушку от панциря.

– О… – глубокомысленно изрекла Натка. Ей-то казалось, что на свете существует множество более ужасных вещей.

– А самая маленькая для дочери. Она у нас вегетарианка.

– Да? Моя тоже с приветом, – не подумав, ляпнула Натка и прикусила язык. Судя по всему, ее визави владела русским достаточно хорошо, чтобы понять всю бестактность данного заявления. Но хозяйка расхохоталась, ничуть не обидевшись.

– Да нет, моя вроде нормальная.