— Как же это кончилось?

Он опустил голову.

— Понимаешь, я стал бояться. Не трусить, а бояться. Она видела меня человеком гораздо лучшим, чем я есть. Я не мог пользоваться тем, чего не заслужил. В конце концов, это тоже становится обманом.

— И что же?

— Я писал ей о себе.

— Самоуничижительные излияния?

— Правду писал.

— И она поверила?

— Нет. Женщины склонны видеть мир по-своему.

— Ну, и что дальше?

— Тогда я развеял иллюзии. Стал вести себя как все. Реже писать. И иначе.

— То есть сделал вид, что разлюбил?

— Если хочешь. А что оставалось делать?

— И… убедил?

— Посмотри сам. Вот её последнее письмо.

И хотя письма перемешались, Сергей настолько хорошо знал их, что без труда нашёл нужный конверт.

Это письмо было не на тетрадном листке, а на большом белом и плотном, и написано без помарок. Видно, ему предшествовал черновик…

«Я имела неосторожность за несколько часов нашего короткого знакомства увидеть в Вас то, чего не видела ни в ком и никогда, может быть, то, что далеко не все способны увидеть в Вас.

Один раз в жизни мне повезло… Простите, не то слово. Один раз в жизни солнце пробилось сквозь тучи и заглянуло мне в сердце, и там я увидела Вас, как никому, наверно, не дано видеть. Я буду вечно благодарна судьбе за это чудное мгновенье, продлившееся годы. Но солнце не может светить одному человеку, и оно уходит, оно уже далеко, и на душу спускается прохлада, вечный холод. Это естественно и всё-таки ужасно! Я не хочу заката, не хочу тьмы! Неужели птицы и звёзды, и ветер, и листья на деревьях не сказали Вам, как немного мне нужно, чтобы продлился день? Всего лишь немногие строчки в ответ на самое искреннее, пусть даже ненужное Вам чувство?

Поверьте, мне хватило бы и этого, но сейчас, когда я пишу Вам последнее письмо, я не могу быть неискренней. Я всегда свято уважала Ваше чувство долга перед детьми, перед женщиной, с которой Вы связали свою судьбу. И всё-таки…

Не бывает ли так, что долг служит нам укрытием от жизненных бурь? Ведь жизнь есть жизнь, она многого требует, но так мало даёт. К тому же она безумно коротка. Правы ли мы в нашем самом благородном аскетизме? Не совершаем ли преступлений против самих себя? Долг есть долг, но всегда ли человек долга — герой? А не премудрый пескарь?

Прости, я, кажется, обезумела… Повторяю, это моё последнее письмо. И всё-таки… с 28-го у меня отпуск, муж уезжает в санаторий 26-го. Месяц я буду одна. Буду ждать… Не знаю, чего…»

— Ты, конечно, не поехал?

— Нет.

— И не писал больше?

— Нет.

Я вздохнул.

— Премудрый пескарь? — спросил Сергей с вызовом.

Что я мог сказать? Но он принял моё молчание за осуждение.

— Всю жизнь я бреду по джунглям, по этим непроходимым чащам человеческих отношений! Или по пустыне, где возникают и манят миражи. Мне надоело обманываться, но мираж всё-таки лучше, чем трясина, непроходимые заросли, лианы, которые опутывают тебя и душат. Ты видел сейчас Лиду? Видел, как она стучала по шкафу? Видел её взгляд? Разве в нём было снисхождение? Женщины беспощадны! И Вера была такой, и Лида, и эта девчонка Марина. Но я не хочу, не могу так думать обо всех. Я должен иметь надежду, мираж, верить, что где-то существует другая женщина. Пусть в Новосибирске! Пусть где угодно, но существует. Пусть только в моём воображении. Пусть только в моём воображении — женщина, не приносящая зла.