«Надо принять что-нибудь, — думал Коля, — я что-то начинаю дрожать».

И все-таки Маяковский не нашел нужного стиха. И все-таки что-то случилось в мире, отчего слова потеряли прежнее значение.

Что произошло? Война!

Колины мысли опять сделали скачок, и он стал думать не о том, как найти нужные слова, а о том, что эти поиски напрасны, тщетны. И он представил себе всю относительность, всю слабость человеческого слова. Написано столько удивительных книг, столько сильных, горячих, подлинных слов родилось в мире — и что же? Они не предотвратили бедствия. В Германии, где раздавались голоса Гёте и Шиллера, Маркса и Гейне, толпы людей совсем недавно безоглядно устремились за маньяком и варваром. Ох, не преувеличили ли фашисты значение книг, когда сжигали их на площадях?! К чему привели гигантские усилия поэтов, трибунов? Кипела ли вода? Или жар все еще накапливается, оставляя холодной нашу землю?

И под влиянием новых тяжелых мыслей Коле приходит в голову убийственное предположение. И он видит чеховского счастливца уже в другом свете. Что, если не в словах тут дело? Женщина не всегда выходит по корыстному расчету: бывает, что из мести другому или просто деваться некуда. Странно: трех недель не прошло после свадьбы, и она едет к матери одна. Зачем? Да и к матери ли она уехала? Не в другую ли сторону, чтобы с любимым ею (может быть, неугодным ее отцу) посмеяться над нескладным, долговязым Константином с его длинным носом, короткой шеей и шишковатым лицом? Все, все подозрительно. Для чего Чехов сделал его таким некрасивым? Чтобы усилить впечатление от могущества слов? Или из другой цели? Может, она смеется и над речами шального жениха, которые, по его словам, перевернули ей сердце?

И вот кажется Коле, будто он бродит по ночной степи рядом с обманутым парнем. Тот размахивает длинными руками, вздыхает, жалея, что все уже рассказал, и смущенная улыбка растягивает его широкие, мягкие губы. «Завтра к вечеру вернется», — высчитывает он, а Коля все знает и ничего не говорит. Нельзя лишить человека самой святой веры: если уж слова оказались бессильны, как это пережить?

— Ты нездоров, Коля? — раздается голос матери за стеной.

Она тоже не спит.

— Нет, я просто думаю.

Он пробует записать маленький очерк «Свидание в степи».

«…Порой он заражает меня своей восторженностью, и во мне пробуждается надежда. Разве наша литература, воспитавшая революционеров, наша святая литература, как назвал ее Томас Манн, разве она не подготовила сознание народа к величайшему подвигу на земле?

И ведь в этой войне мы победили!

И я говорю себе: нет, слова не бессильны. Только очень велико расстояние до всеобщего счастья, и то, что я называю кипением, есть только накапливающийся жар. Потому что велик холод нашей планеты, и для температуры, способной победить этот холод, пока нет измерений. И тех слов, которые мерещились Маяковскому, никто не нашел.

„Гаснет электричество, а рассвета нет…“ Что же, это совсем не так плохо, но я буду искать другие слова, лучшие…

Все мы вносим свою долю тепла в этот мир: одни — больше, другие — меньше. Конечно, маленькому светильнику нередко кажется, что он разливает яркий свет, а он, может быть, один только и чувствует свой жар, который сжигает его самого.

Но он должен светить, он обязан светить. Как только он признается себе, что он тускло и бесполезно тлеет в огромном пространстве, он и вовсе погаснет. Пусть заблуждается, но пусть горит изо всех сил.

Ведь он не один. И потом, ведь он не может иначе.

„Должно быть, завтра приедет“, — говорю я Константину Звоныку. Я не хочу, чтобы мы с ним погасли навсегда, потеряв возможность высказаться.