— Не думаю, чтобы он был лучше вас, — угрюмо сказала Маша.

Глава десятая

РЕЦИДИВ

Коля Вознесенский теперь приходил к ним, как просил Володя. Елизавета Дмитриевна была в восторге от Коли:

— На молодежь все клевещут, но достаточно посмотреть на этого юношу. Вот воспитание!

В день рождения Маши с утра Коля принес подарок: билеты на симфонический. Елизавете Дмитриевне нездоровилось. Коля сказал:

— Ну, придется терпеть меня.

Маша проворно оделась, взбила короткие волосы над лбом и уложила косы так, чтобы они полукружием падали на шею.

По улице она шла в самом хорошем настроении. Прекрасны заснеженные улицы Москвы, приятно сознавать, что коричневая, чуть сдвинутая набок кубанка идет тебе так же, как и полушубок, отороченный белым мехом. Дешевый мех, но такой теплый, пушистый…

В вестибюле масса народу. Маша любила Большой зал. И обе широкие лестницы, и шум у вешалки, и многолюдность, всегда означавшую, что концерт будет интересный, и это всеобщее возбуждение.

Какой-то лохматый юноша попросил ее:

— Постарайтесь прошмыгнуть мимо контролера, а потом нам билет вынесете.

— С удовольствием, — сказала она, — только разденусь… Где мы сидим, Коля? Неужели в партере?

Давно ей не было так приятно и весело.

И вдруг, точно в наказание за беспечность, у соседней вешалки она увидала Нину Реброву, теперь уже Ольшанскую. Кто-то, подошедший к ней, поцеловал у нее руку и назвал Антониной Ивановной. Молодая дама!

Маша так потерялась, что стала дергать Колю за руку:

— Пойдем, пойдем!

— Куда?

«Домой», — хотела она сказать, но с трудом выговорила:

— На наши места.

Пока они поднимались по лестнице, Маша думала: «Значит, и он здесь. Господи, сделай так, чтобы я не очень мучилась».

Контролерша не успела проверить у нее билет, и она, вспомнив юнца, который ждал внизу, попросила Колю вернуться в фойе. Но как только он отошел, ей показалось, что она не дойдет до зала. В большом зеркале она едва узнала себя — так была бледна.

У Нины и Андрея билеты были немного впереди, в той же части зала, где сидела Маша. Они пробирались на свои места, когда дирижер уже стоял за пультом.

Коля вернулся, но ей не стало легче.

Началась симфония Гайдна. Маша не слушала: она смотрела на пару, сидевшую впереди.

Прежде всего — она.

Стала ли она лучше под влиянием этой жизни вдвоем? Хотя музыка и началась, Нина слушала рассеянно, часто поворачивалась в профиль, один раз даже обернулась, оглядела зал, но не заметила Машу или не узнала.

Она была все та же, только совсем взрослая. Антонина Ивановна, как назвал ее знакомый. Та же надменность, те же холодно-испытующие глаза без улыбки, те же змеиные движения маленькой головы.

А он ни разу не обернулся, словно знал о присутствии Маши. Он был не сам по себе, а безусловно связан с этой, сидящей рядом. Можно было не знать, кто они друг для друга, но какая-то покорность, обремененность, окончательность уже отметила его. Это было видно по его чуть согнутой спине, по той почти автоматической готовности, с какой он поворачивался на каждое движение Нины. Вот она уверенно взяла его за кисть руки, чтобы посмотреть, который час, и он немедленно отогнул рукав да еще посмотрел на нее. И когда она что-то прошептала ему на ухо, он кивнул, соглашаясь.

И теперь Машина воля уже стремилась к осуждению и забвению. Все кончено, все. Есть ли между ними любовь или нет, но связь нерушима, именно потому, что она объявлена, всем известна, общественно утверждена.