И главное, раздражение против Фроси переходило и на других, ни в чем не повинных. На днях в трамвае, неожиданно для себя, Маша накинулась на чужую старушку:

— И зачем вы только ездите, не понимаю!

Она ужаснулась своей грубости раньше, чем старушка подняла на нее выцветшие, покорные глаза:

— Что ж, доченька, мотаюсь: нужда велит.

Кровь бросилась Маше в лицо. Она выпалила извинение и стала протискиваться к выходу, хотя только недавно села. Кто-то бросил вдогонку: «Ну и молодежь!» — «Смена!» — иронически прибавил пожилой пассажир.

Увидал бы ее сейчас Володя Игнатов! Он сказал однажды: «Думаешь, легко быть человеком?»

Ох, нет, не легко. Но нужно, нужно…

Приехал в кратковременный отпуск Битюгов, и всем стало легче. Всем, только не ему — это было заметно. С какой-то преувеличенной энергией он стал устраивать дела соседей.

— Что это у вас делается? Одна подлая баба терроризирует весь дом, а вы молчите. Ну-ка, проверим, кто она такая.

Фрося стала осторожнее, не скандалила больше, даже начала со всеми здороваться. Но по заявлению жильцов (Битюгов настоял на этом) спекулянтку захватили прямо перед ее уходом из дому со всеми ее товарами, запиханными под платок, и увезли куда следует. И Фроська исчезла на пять лет, — с облегчением узнали соседи. Но оставшийся на свободе ее муж, Никеша, водворил у себя куму, не менее ядовитую, чем Фроська.

…Суд, тяжба… И много любопытных. У Маши срывался голос. Никеша стоял перед судьей, опираясь на костыль и прижимая к себе ревущую дочку. Он доказывал, что на войне потерял ногу. Кума голосила. Судье было скучно от этого дела, похожего на все квартирные дела. Обеим сторонам было брезгливо предложено мириться.

Битюгов, заступник Снежковых, должен был через день снова уехать на фронт. Несправедливость судьи-женщины, от которой можно было ожидать большей чуткости, и, главное, это предложение мириться, оскорбительно уравнивающее честных людей с мошенниками, пострадавших с нападающими, — все это ужасно подействовало на Катю. Она запальчиво отвечала судье и расплакалась. И на обратном пути все повторяла:

— Какой же мир? Мы же управы ищем, правды!

К тому же она сильно ослабела от перенесенного гриппа и еле дошла домой.

Вечером с ней сделался припадок удушья.

Маша побежала в аптеку — вызвать по телефону «неотложную». Как всегда, было темно, хоть глаз выколи. Она поскользнулась, чуть не упала.

Заведующая аптекой, которая помнила Машу ребенком, сама позвонила и обещала до прибытия доктора пойти вместе с ней к больной.

Пока она собиралась, Маша ждала у кассы. И вдруг увидала Андрея Ольшанского. Он смотрел на нее:

— Неужели это ты? Так выросла!

Он протянул ей руку, крепко пожал.

— Погоди, сейчас выйдем вместе.

Она не помнила, что отвечала. Только спросила:

— Ты получил мое письмо?

— Получил. — Он сказал это ласково.

Заведующая была уже готова. Маша убежала, не простившись.

Пожилой врач выслушал Катю, но на его лице ничего нельзя было прочитать. Он отдернул занавеску, оглядел комнату, полураздетую девочку и злорадно-любопытствующую куму.

— Эти здесь… постоянно?

— Да, — ответила Маша.

— Утром прибудет машина. Поместим в больницу.

— Как?

— Ночью посидите возле больной.

Часы пробили два.

«Что же это? — думала Маша, сидя на стуле у кровати при свете затемненной лампочки. — Отчего я так радуюсь? Должно быть, я последняя дрянь».

Катя открыла глаза.

— Доченька, шла бы ты к Поле.