— Вы видели великолепный вулкан издалека, — сказал придворный, высоко оценивавший многоопытного Луи-Филиппа и считавший его первым из правителей, принадлежащим к новому веку человечества. — Если бы ваша светлость были одной из французских матерей, чьих сыновей Наполеон оторвал от родного очага, если бы вы видели, как их, связав за большие пальцы, гонят, точно скотину, по стране, вы вряд ли благословляли бы его имя. Он был тщеславен и холоден; не только внешне походил он на Нерона.

— В миропорядке, созданном Господом, которого мы все почитаем, нам тоже видятся теневые стороны, но правы ли мы? Наполеон прошел по земле как бич Божий, он отделил новое столетие от старого. Когда плуг вспахивает землю, он перерезает цветочные корешки, вырывает траву и расчленяет ни в чем не повинного червяка, но это необходимо, чтобы потом на этих бороздах смерти колосилась благословенная пшеница. Миллионы оказались в выигрыше!

Разговор перешел на злободневную политику, и высказывания Наоми становились все более оригинальными. Потом сели за карточные столы. Наоми играла с азартом, одновременно оставаясь воплощением красноречия; каламбуры и остроты сыпались как из рога изобилия; маркиза была предметом всеобщего восхищения и заслуживала этого. Глаза ее светились умом и жизнерадостностью.

Было три часа ночи, когда в доме погасли огни. Наоми сидела в своей комнате в ночной рубашке, подперев щеку округлой рукой; ее длинные волосы падали на плечи, лицо пылало; она с жадностью выпила стакан воды.

— Я вся горю, как в лихорадке, — сказала она горничной. — Устала, но не могу уснуть. А ты иди к себе.

Оставшись одна, Наоми перевела дыхание; грудь ее вздымалась.

— Как я несчастна! Почему я обречена страдать? Почему вечно маюсь этими придуманными муками, которые год от года становятся горше! — И она вспомнила исчадие демонов в «Искушении», существо, которому силы зла дали жизнь и человеческие чувства; ей пришло на ум, что сама она сродни этому существу. — Да, демоны вызвали меня к этой жизни! О, хоть бы прошлое исчезло, рассыпалось в прах, как мы сами исчезнем, когда умрем! Не иначе как это у меня болезнь: всякая встреча с земляком для меня пытка, а мой палач здесь — жаль только, что его труп не лежит на дне Сены. Владислав, — выдохнула она и внезапно умолкла. — Нет, больше я не буду мучить себя! Буду наслаждаться ароматом этой фальшивой жизни!

Она посмотрела на портрет маркиза, висевший на стене.

«Он улыбается, — подумала она. — Так буду же и я улыбаться! Грехи моей молодости не больше, чем его, и вдобавок… может быть, в это самое мгновение он целует белокурый локон на глупой головке. Грассо говорила мне… К несчастью, я люблю его».

Она долго сидела молча, склонив голову; лампа стала угасать. Наоми задремала.

Белый день уже пробивался сквозь гардины, когда она очнулась от своей беспокойной дремоты, бросилась на постель и заснула по-настоящему, обуреваемая сновидениями.

VIII

Она плакала кровью сердца, которая называется слезами.

Знаешь ли ты Тиволи? Не живописный городок в горах Римской Кампаньи, нет, я имею в виду сад в пригороде Парижа, куда зазывают тебя афиши — эти немые сирены. Фиакр, одноколка или омнибус за несколько су довезут тебя до входа, а там за три франка на тебя обрушится Ниагара веселья. Оркестр Мюзара играет галопы из «Густава» и «Искушения», вальсы Штрауса и кадрили из оперетт. За те же деньги ты можешь посетить два театра, в меньшем увидишь физические опыты, в большем — целый водевиль; санки летят с искусственных горок, тысячи ламп горят среди зелени, а услышав возглас: «Фейерверк!» — ты последуешь за толпой на темную арену, где скоро трехцветные ракеты обратят ночь в день.