— Где Силантьева?! — заорал заведующий.
— Известно где, — усмехнулась зловредная Раиса. — С хахалем своим… разговаривает.
Алена уже уходила (и зашла-то на секунду — положить таблетки), когда дверь с шумом распахнулась и в палату ворвался завотделением.
— Силантьева! — набросился он прямо с порога. — Ты что тут делаешь?!
— Чиню велосипедные колеса, — вспыхнула Алена. — Вы разве не видите?
— Ты не умничай! — прикрикнул заведующий. — И чтобы я больше тебя в этой палате не видел! Понято?
— Как прикажете, — гневно поджала она губы.
— Ты мне ноздри не раздувай!
— Мне нет никакого дела до ваших ноздрей, — холодно обронила она и ушла, плотно прикрыв за собой дверь.
— Да-а, этой особе палец в рот не клади, — усмехнулся Шестаков.
Викентий хрустнул пальцами, не скрывая недовольства.
— Андрей, что происходит?
— А что, собственно, происходит? — удивился тот. — Что случилось?
— Зачем ты ее привечаешь?
— Кого?!
— Силантьеву!
— Да ты же сам ее ко мне приставил, как самую здесь у вас умненькую! Забыл?
— Ничего я не забыл. Но я прошу тебя по-товарищески: не трогай ее, не дури девке голову. Это вовсе не то, что тебе сейчас нужно, в твоем настроении. Эта девочка совсем из другой оперы…
— А кто знает, что мне сейчас нужно? Не подскажешь, костоправ? Или тонкие материи не твоя сфера деятельности? Тебе с зубилом сподручнее?
— А чего ты злишься?
— А чего ты лезешь, куда не надо? Влетел как подстреленный. Сам, что ли, глаз на нее положил? Так успокойся, не уведу — не нужна она мне ни в каком качестве.
— Ты, во-первых, не городи ерунды. Я не сплю там, где работаю.
— Свежо предание, — хмыкнул Андрей.
— Во всяком случае, понимаю, когда это можно.
— Ну, допустим. А во-вторых?
— И во-вторых и в-третьих. Здесь нравственность другая, у этой девочки.
— Да какой девочки-то, Господи ты Боже мой! Она уж сама забыла, наверное, когда девочкой-то была! Ей сколько лет-то, по-твоему? Шестнадцать? Так сейчас уже и в шестнадцать, и в четырнадцать…
— Она же все за чистую монету… В общем, — оборвал он себя, — пока она работает в моем отделении, я за нее отвечаю.
— Да что вы все носитесь с ней как с писаной торбой?
— Потому и носимся, что умница, трудяга. Ей бы дальше учиться, а она не может — обстоятельства не позволяют и совесть не дает. Совестливая она, понимаешь? И душа замечательная. А жизнь тяжелая. И ты ей эту жизнь еще больше не осложняй, не ломай ее, я как друга тебя прошу.
— Слушай, Кеша, я не знаю, что тут у вас происходит, — раздражился Андрей, — какой-то сдвиг по фазе, всеобщее помешательство. А может, это у меня крыша поехала вместе с позвоночником. Но одно я могу сказать тебе твердо: мне нет никакого дела до вашей Силантьевой, я ее не соблазнял, в постель к себе не тащил и, уверяю тебя, не потащу под дулом пистолета. Не в моем вкусе твоя высоконравственная подопечная. У меня на нее не встанет, даже если она очень об этом попросит…
6
Этой ночью приснился Андрею странный сон. Странный, потому что, если верить сомнологам, в снах нам является реальная действительность, не считая, конечно, вещих, пророческих. Все, что нас мучает и томит, пугает, влечет, задевает сознание, причудливо вплетается в химерические ночные видения. |