— Ни Боже мой! Что же, мне больше поговорить не с кем? Я сюда пришла пригласить вас в клизменную. Клизму вам будем ставить.

— Это еще зачем? — вскинулся Андрей. — Что за глупости?!

— Клизма — это не глупости, а очень важная процедура, — назидательно заметила Ольга. — Завтра у вас снимок поясничного отдела, так что пойдемте побыстрее, а то сейчас народ подвалит, придется в очереди стоять.

В клизменной она сняла со стены кружку Эсмарха, наполнила ее теплой водой из-под крана и повернулась к Андрею:

— Ложимся на бочок, сгибаем ножки и расслабляемся.

— Послушайте! — раздражился Шестаков. — Что у вас за дурацкая манера говорить во множественном числе? Вы что, хотите прилечь рядом со мной?

— Хочу, — доверительно поделилась Ольга, прижимая к груди кружку, — но не могу. Так что ложитесь пока один.

— А наконечник стерилизовать вы не собираетесь?

— Зачем? — искренне удивилась медсестра. — Я же вам первому делаю!

— А вчера, позавчера никому не делали? Что-то я не заметил, чтобы вы вскрыли новую упаковку.

— Так я же вам его не в рот совать собираюсь! Какая разница…

На этом интересном месте диалог прервался, потому что в коридоре послышался шум, который, стремительно приближаясь, то распадался на отдельные взволнованные голоса, то вновь сливался в единый жиденький хор.

— Посидите пока! — плюхнула она в раковину кружку. — Я сейчас быстренько разведаю, что случилось, и назад прибегу…

А случилось вот что. В травматологическом отделении, кроме Викентия Палыча, работали еще два хирурга — Олег Иванович Черемушкин и Александр Борисович Семенов. Все трое под стать друг другу — могучие красивые мужики и замечательные врачи.

В тот день дежурил Семенов, а Черемушкин, подавив после сытного обеда диван, поехал на каток в Серебряный Бор за женой и дочкой. Смеркалось, над ледовым полем сияли огни, кружились в морозном воздухе снежинки, и гремела веселая музыка. И настроение сразу стало приподнятым и ностальгически детским. И чего он сам-то не купит себе коньки?

Черемушкин двинулся вдоль снежной кромки, высматривая в пестром калейдоскопе конькобежцев своих девчонок, неловко оступился и упал, рухнул всеми своими девяноста пятью килограммами. Он сразу понял, что сломал лодыжку, а вернее, две: латеральную малоберцовой кости и медиальную большеберцовой, если уж изъясняться строго по-научному.

Никто на корчащегося в снегу мужика внимания не обратил, на помощь не бросился, и Черемушкин, страстно матерясь, пополз к ближайшему от катка кафе. Здесь Олег Иваныч попросил телефон и позвонил в родное отделение дежурному Семенову, а кому же еще?

— Сашка, — сказал он, вытирая платком вспотевший лоб, — я лодыжку сломал. Бери машину…

— Ты дома?

— В Серебряном Бору, в кафе возле катка.

— Еду.

Семенов выскочил во двор, рванул с места новенькую «десятку» и помчался на выручку, но дальше стоянки его не пустили, несмотря на белый халат, объяснения и даже деньги.

— Вызывайте «скорую помощь», — монотонно твердил бесстрастный охранник.

Семенов, кляня его в душе последними словами, припарковался, вылез из машины, гневно хлопнул дверцей, поскользнулся, упал и тоже сразу понял, что сломал голень (как потом выяснилось, перелом оказался не простой, а винтообразный — высшей степени сложности).

— Вызывай «скорую», придурок, мать твою за ногу! — заорал он срывающимся от дикой боли голосом. — Скажи, Семенов из шестьдесят седьмой «травмы»…

«Скорая» приехала быстро, обоих страдальцев привезли в родное отделение и положили рядом в одной палате.