И в этот момент на глаза ему попалась малышка Иффат, его единокровная племянница. Она сидела прямо перед ним, съежившись за каменной стеной в каких-то двадцати пяти футах от него. Он воровато оглянулся. Его никто не видел; все остальные либо спрятались, либо были заняты стрельбой. Она будет достойной жертвой, необходимой для того, чтобы развязать траур по погибшим и довести ненависть к евреям до высшей точки, когда ее ничто уже не сможет сдержать.

Он прицелился и нажал на курок. Затем опустил винтовку, и довольная улыбка расплылась по его лицу. В ее смерти обвинят евреев.

Дэни вел учет; в тот момент, как он насчитал три смертельных выстрела, четыре ранения и сгоревший дом, он подал своим людям сигнал к отступлению. Двое ухватили под мышки Мойше и потащили его за собой. Они ушли так же внезапно, как появились. Налет продолжался менее двух минут.

Шмария не сделал ни одного выстрела.

Как только мужчины вернулись с ответного набега, Дэни прямиком отправился в лазарет.

– Ее состояние стабилизировалось, – сказал ему доктор Саперштейн.

– Можно ее увидеть?

– Хотя это и противоречит здравому смыслу, я дам вам пять минут. – Доктор предостерегающе поднял палец. – Ни минутой больше. Я не хочу, чтобы она утомлялась.

– Сейчас даже пять минут – это подарок судьбы, – сказал Дэни.

Он прошел в комнату, придвинул к кровати стул и опустился на него, с отвращением вдыхая тяжелый запах медикаментов; ему не понравилось и то, как неподвижно и прямо лежала Тамара – голова ее располагалась в самом центре подушки. У него замерло сердце, он было подумал, что она умерла. Поза ее слишком напоминала позу трупа, белые простыни были слишком гладкими и похожими на саван. Он впервые заметил несколько серебряных прядей в ее светлых шелковистых волосах. Ее белая как мел кожа натянулась и стала совсем прозрачной.

«Она кажется постаревшей», – подумал Дэни, и его охватила нежность при мысли о том, какой притягательной она будет для него и в шестьдесят пять, и в семьдесят лет. По-прежнему красивой, но очень хрупкой и только, может быть, излишне худой.

Как-то во время их медового месяца она принялась поддразнивать его:

– А ты будешь меня любить, когда я стану старой и уродливой? – Они оба тогда посмеялись.

Из глаз у него выкатилась слеза и медленно побежала по щеке. «Да, да, буду», – мысленно поклялся он.

Он просунул под простыню руку и нежно сжал ее кисть, испытывая боль оттого, какой вялой она показалась ему, но вместе с тем и огромное облегчение, потому что рука была теплой. Она была жива.

– Тамара, – его тихий, чуть громче шепота, голос напоминал сдавленный хрип.

Она лежала неподвижно и дышала так бесшумно, что ему приходилось прислушиваться, чтобы убедиться – ее легкие все еще работают.

«Очнись, дорогая моя, – мысленно заклинал ее Дэни. – Прошу тебя, ты должна выкарабкаться! Я не смогу без тебя жить. Не смогу…»

– Дорогая. Дорогая! – Он сжал ее пальцы, отчаянно надеясь почувствовать отклик.

Тамарины веки дрогнули, и она медленно, очень медленно открыла глаза.

– Дорогая, ты меня слышишь?

Она чувствовала такую слабость, так была сбита с толку. Попыталась поднять голову, но каждое движение требовало таких огромных усилий, а у нее совсем не было сил… нет, она не может шевельнуться. Тамара повела глазами – это тоже потребовало огромных усилий, – стараясь охватить взглядом как можно больше всего. Но все вокруг было погружено во мрак и окутано серым туманом. Она слышала… голоса. Нет, это был один голос – далекий, искаженный и бессвязный.