Роберт Сойер. Вспышки
С тревожно бьющимся сердцем я осматривал место происшествия. Это был зловещий, но странно уместный образ: яркий свет, вспыхивающий и гаснущий. Свет был от садящегося солнца, видимого сквозь окно, а пульсации создавались свисающим из неумело завязанной петли телом, которое ритмично покачивалось, на мгновение загораживая кроваво-красный диск. — Ещё один, да, детектив? — сочувствующим тоном спросил Цзю, сотрудник охраны кампуса, у меня из-за спины. Я оглядел офис. Монитор компьютера демонстрировал виртуальный рабочий стол с панорамным видом спиральной галактики в качестве обоев; ни одного открытого файла. На реальном столе также отсутствовали какие-либо бумаги. Эти бедолаги теперь даже не оставляют предсмертных записок. Какой смысл? Всё уже и так сказано. — Да, — тихо сказал я, отвечая Цзю. — Ещё один. Покойнику было около шестидесяти; костляв, почти лыс. Одет в чёрные джинсы и чёрную водолазку — стандартное профессорское одеяние в наши дни. Петлю он сделал из волоконно-оптического кабеля, жемчужно поблёскивавшего в свете солнца. Глаза выпучены, рот широко раскрыт. — Я его немного знал, — сказал Цзю. — Этан Макчарльз. Приятный человек — всегда помнил, как меня зовут. Многие профессора считают, что они слишком важные, чтобы здороваться с охранниками. Но не он. Я кивнул. Лучший панегирик из всех, на которые можно надеяться — честный, спонтанный, от сердца. Цзю продолжал: — Он был женат, — сказал он, указывая на золотую ленту на левой руке трупа. — Думаю, жена работает здесь же. Я почувствовал, как сжался желудок, и вздохнул. Моё любимое занятие: оповещать родственников.
* * *
Метилирование цитозина: Основой всех форм жизни являются самовоспроизводящиеся нуклеиновые кислоты, обычно трифосфопаракарболонуклеиновая кислота или, реже, дезоксерибонуклеиновая; в обоих случаях вторичный поток наследственной информации кодируется состоянием метилирования цитозина, позволяя приобретённым признакам передаваться следующим поколениям…
* * *
Секретарь факультета подтвердила то, что сказал Цзю: жена профессора Этана Макчарльза действительно работает в Университете Торонто; она тоже профессор с бессрочным контрактом, но на другом факультете. Идя по коридору, я вспоминал времена, когда я сам был здесь студентом. Курс 1998 года — «9Т8», как это изображалось на факультетских свитерах. Прошло уже — сколько? — семнадцать лет с тех пор, как я закончил учёбу, но время от времени я всё ещё просыпался в холодном поту от повторяющихся студенческих кошмаров: экзамен, к которому я не готовился, курс, на который я забыл записаться. Безумные сны, остатки эпохи, когда крохи человеческого знания ещё что-то значили; когда от цифр и фактов, обнаруженных нами, что-то зависело. Я шёл дальше. Кое-что всё-таки поменялось со времён моего студенчества. Тогда коридоры в перерывах между занятиями были запружены народом. Теперь стало гораздо свободнее — набор студентов упал до последнего предела. Коридор был очень длинный, с флуоресцентными лампами на потолке и рядами деревянных дверей по сторонам; рядом с каждой — панель матового стекла от пола до потолка. Я покачал головой. Храм науки. Храм смерти. Наконец, я нашёл аудиторию Мэрилин Масланковски; запутанная система нумерации помещений легко всплыла в памяти. Она, по-видимому, только что закончила лекцию и стояла рядом с кафедрой, разговаривая с рыжеволосым студентом; больше в аудитории никого не было. Я вошёл. Мэрилин, со светло-каштановыми волосами и круглым луноподобным лицом, была лет на десять младше мужа. |
