— Что еще за росинанты? Вы в который раз повторяете…

— Завтра Дон Кихот будет верхом на Росинанте. Сами увидите.

— Ненавижу, когда издеваются над лошадьми, — воскликнул Уилл. — Лошадь — это продолжение человека, его часть! Все мы — кентавры. Не пойду я на вашу корриду.

— Пойдешь, Уилл, никуда не денешься, — сказал Бёрбедж. — Посланник лорда Чемберлена пересчитает нас по головам. Мы тут на службе, у нас обязанности.

— Наблюдать мучения лошадей? Я ехал в Испанию не за этим!

— В Испании случаются мучения пострашнее, — заверил его Дон Мануэль. — Инквизиция творит с еретиками такие ужасы, в сравнении с которыми выпотрошенная лошадь — ничто. Мушиная возня. Или мышиная.

— Дайте же мне ячменного отвара, — простонал Уилл. — Мне дурно.

— Пойдемте! — Дон Мануэль сочувственно улыбнулся. — Гостиницу к вашему приезду если не выскоблили дочиста, то уж точно подмели. В постельном белье практически нет блох. Отдохните с дороги. Я велю прислать вам красного вина и давленых валенсийских апельсинов. Лучшее средство от дурноты.

Пока Уилл лежал, не сдернув покрывала, на кровати, которую ему предстояло делить с Диком Бёрбеджем, а младшие члены делегации рыскали в поисках смазливых испанских мальчиков или мавританских проституток, пришел слуга графа Рэтленда и объявил о предстоящих развлечениях. Выяснилось, что вечер им надлежит провести в Большом зале университета, где состоится представление по пьесе никому не известного автора по имени Лопе де Вега, а следом будет сыграна комедия самого господина Шакспеаре. Так что времени у них в обрез: надо срочно сократить пьесу, чтобы публика не заскучала.

— Это безумие, — сказал Бёрбедж. — Часть публики не знает испанского, а остальные английского. Лучше бы устроить театр масок! Пантомиму про дружбу испанцев с англичанами. Бен, будь он с нами, тотчас придумал бы эдакую штучку. Эдакая штучка была бы очень кстати… Ну, что играем?

— Что попроще, — ответил Уилл. — Народные сцены из «Кошмаров в зимнюю ночь». А о Бене Джонсоне больше ни слова. Он бы, разумеется, придумал тебе пантомиму. Как раз к возобновлению войны, не раньше. Бен сочиняет стихи, точно кирпичи укладывает. Думает, на вершину Парнаса можно по стремянке влезть.

— Умора. Кто это сказал?

— Пока никто. И в лицо ему это говорить не стоит. Пузо у Бена, что твоя гора, но кинжал всегда наготове. Орудует им куда ловчее, чем словами.

— Если мы покажем народные сцены, испанцы решат, что мы — скоморохи сиволапые, деревенщина. Давай-ка нарядимся получше, если конечно морской воздух и соленая ванна не испортили наши костюмы. Блеснём остроумием и красноречием! Сыграем картины из благородной жизни, например, «Что угодно» или «Как вам это понравится». Хотя последнее название по нынешним временам не годится. Испанцы сочтут за намек, будто мир придется им не по вкусу.

— Полагаю, все мои комедии придутся им не по вкусу, наш юмор они вряд ли оценят. Вот что: покажем кровавые сцены из «Тита Андроника». Меня в этом их королевском городе непрерывно тошнит. Почему не ответить тем же? Пускай даже самые крепкие духом и животом испанцы проблюются сегодня вечером от ужаса и отвращения. Итак: насилие, кровь и человеческая плоть, запеченная в пироге.