Братья Джонсоны еще вчера перенесли ружья в дом, из которого они будут стрелять, и там же заночевали. Сегодня с утра они должны были заранее переодеться в местную одежду, и сейчас, наверное, уже готовы к операции, хотя до церемонии оставалось еще около двух часов. Там же находились люди Ахмета и Шерман, который играет роль переводчика.

Ведь никто из людей Ахмета не знает английского, а вот на ломаном немецком кое-кто объясниться сможет. После покушения, понятно, их жизнь тоже быстро закончится.

Мы же с Ахметом сказали всем, что приготовим пути отхода, и что люди Ахмета приведут мою команду в точку сбора, где мы их встретим с лошадьми. На самом деле Ахмет переодел меня в местное платье, и мы пошли переулками ко второму дому, который был практически напротив первого. Как велел Ахмет, я изображал глухонемого — болгары, по его словам, будучи православными, жалеют таких людей, и только так никто из прохожих не поймет, что я не местный. Для этого мне пришлось расстаться со своей длинной шевелюрой — когда все ушли, Ахмет первым делом постриг меня под горшок и сам побрил меня; даже если кто-нибудь из моих людей и выживет, их описание не будет соответствовать моей новой внешности.

Сначала я думал стрелять через одно из окон верхнего этажа. Но потом остановился на небольшом окошке в торце чердака. Отсюда я не видел окон второго дома, так что и меня не увидят — ведь никто из моей команды не должен знать, что я нахожусь здесь. Зато был очень хороший обзор Цареградской дороги в том направлении, откуда должен приехать царь русских варваров.

Винтовка, которую для меня добыл Ахмет, была самым настоящим «Спрингфилдом» образца 1873 года. Откуда она здесь, в этой глуши, не знаю — но вещь хорошая, лучше, чем у Джонсонов, да и перезаряжается быстро. Жаль, что не было возможности ее пристрелять. Но я и не собирался расстреливать императорскую семью, а только лишь Смита, Брауна и, по возможности, Стейплтона. Да и то, только если это понадобится. Но это потом. А теперь оставалось лишь ждать.

Обочины между тем заполнялись людом — кто местный, кто, судя по запыленной одежде, пришел из других мест, кто, одетый победнее, крестьянин или грузчик со здешнего базара. Рядом со Смитом и Брауном расположились еще двое фотографов в одежде явно европейского покроя, что не могло не радовать — поди потом разбери, кто настоящий фотограф, а кто убийца. Народу становилось все больше, хотя рядом со Стейплтоном оставался небольшой просвет — никому не хотелось, чтобы пьяный иностранец запачкал своей блевотиной. Так мы и планировали — намного легче выхватить револьвер, когда тебя не теснят с обеих сторон.

И тут вдруг народ замахал руками и закричал: «Слава! Слава! Слава на царя!» Я понял: едут — и приготовился.

Через несколько минут я увидел группу всадников, за которыми следовала какая-то темно-зеленая рычащая повозка, извергавшая сзади дым. Все, что было дальше, терялось в поднятой ею пыли. Возглавлял процессию высокий офицер на белом коне. За ним, также на лошадях, ехали еще два офицера. Один из них был мне незнаком, а в другом я узнал принца, чье фото нам также показывали мнимые австрийцы.

Я уже хотел было перевести взгляд, ища человека в расшитом золотом кафтане и с короной на голове — ведь я именно так представлял себе русского деспота. Но вдруг неожиданно понял, что первый офицер — это и есть русский царь собственной персоной. Именно его фотографию нам показывали в Вене.

В этот момент раздались два выстрела из ружья, и русский царь рухнул с лошади на землю. Принц же лишь только покачнулся, но усидел в седле. Секундой позже он соскочил с коня к своему раненому отцу, и еще одна пуля кого-то из Джонсонов лишь бесполезно просвистела в воздухе, сразив стоящего на другой стороне дороги какого-то болгарского пейзанина.