Вернув книгу на место, Мегре подошел к библиотечной стойке, попросил подшивку газеты «Фигаро» за 1966 год. Фрекен Свенсон, добровольно принявшая на себя обязанности библиотекарши, выдала ему соответствующий микрофильм, пытливо вглядываясь в лицо, повела в просмотровую кабину. Листать фотографии пришлось долго, однако настойчивость комиссара была вознаграждена. В одном из декабрьских номеров газеты, он обнаружил статью, в которой говорилось, что после запрещения си-си-эйч, доктор Перен, jeune loup, не опустил рук, но продолжает свои фармакологические исследования на юго-востоке Франции в одной из частных клиник, и, судя по откликам коллег, продолжает довольно успешно. Просмотрев затем «Фигаро» за 1967 год, комиссар счел задачу выполненной. До ужина оставалось еще около часа, из головы не выходили «искажения памяти и ложные воспоминания»; чтоб избавиться от них он решил прогуляться, хотя к этому времени северный ветер, угомонившийся, было, после полдника, уже деловито сживал со света приблудившуюся весну.

Выйдя из здания, Мегре постоял на лестничной площадке, обозревая парк и небо, укатываемое тяжелыми катками черно-серых туч; лишь на юге они уступали солнцу зябко синевшую твердь, затем повернулся к зданию, чтобы рассмотреть барельеф, украшавший перемычку портала.

На нем, как и на таковом Собора Парижской Богоматери, были изображены усопшие, поднятые из могил трубным гласом ангелов. Мегре, чудом избежавшему смерти, стало зябко. Подняв воротник, он спустился в парк, пошел по дорожке к лесу. Сосны на его краю выглядели стойкими солдатами, готовыми перейти Альпы вдоль и поперек. От «Трех дубов слышались порывы вальса «Вино, любовь и песни». Ворон парил высоко в небе, временами скрываясь в облаках. Под ногами шуршали разноцветные листья – профессор до поры до времени запрещал метле Садосека вмешиваться в дела осени. У самой бровки леса, левее хижины садовника, копал яму разрумянившийся от работы Рено-Клодин из 211-го номера. Мегре, подойдя поближе, заложил руки в карманы пальто, склонил голову набок, простецки заулыбался – он любил смотреть, как работают люди.

Рено-Клодин Сандрар всю жизнь искал клады. Он рыл землю в Париже, Вене и Мадрасе. Орудовал кайлом в Могадишо, Ла-Пасе и Киото. Довел до ручки пять лопат в Порт-о-Пренсе, семь в Рабате, девять в Куско. Его одиннадцать раз заваливало в узких норах и глубоких шурфах, вырытых им в Тамани, Запретном Городе и Мадриде. Он шесть раз умирал от болезней, подхваченных в склепах Луксора, Касабланки, Дамаска и еще трех мест, воспоминания о которых до сих пор вышибают из его жилистого тела ледяной пот. Однако, несмотря на беспримерное двадцатилетнее упорство, Рено-Клодину дались в Бирмингеме лишь пара пенни времен Реставрации, шпальный костыль XIX века в Одессе и кремневый скребок в пустыне Наска. Когда последний похитили злоумышленники, а затем в «El Peruano» появилась пространная статья, в которой доказывалось внеземное происхождение этого древнего орудия свежевания, Рено-Клодина хватил инфаркт. Профессор Перен, дальний родственник Сандрара по материнской линии, поставил его на ноги, и даже – в целях быстрейшей кардиологической реабилитации – разрешил покапывать в Эльсиноре, конечно же, с соблюдением всех правил ведения земляных работ и не более куба в день.

– Который час, комиссар? – спросил Сандрар, нескоро заметив присутствие постороннего.

– Половина восьмого. У вас есть еще полчаса до ужина.

Штык лопаты и ручка, отполированные ежедневным трудом, блестели жаждой привычного действия.

– Это хорошо. Мне кажется, там внизу, – топнул ногой, – что-то есть.