— Да. Гончаров. «Лишь бы жить полной жизнью, лишь бы чувствовать свое существование, а не прозябать!», — бесцветным голосом проговорила Мария Ильинична, муж ее обнял и стал что-то ласковое шептать на ухо. Мы отвернулись, стало неудобно быть свидетелем этой сцены нежности.

Если председатель, обычно осторожный человек, решает идти в бой, конечно, и другие тоже за ним потянулись. Часто случается в жизни такое — никак не можешь решиться на поступок, но, если появляются единомышленники, то тоже идешь с ними, отметая прежние страхи. Даже страх перед туманом.

Мария Ильинична карандаш удержать не могла — руки тряслись, поэтому за списки взялась я. Писала долго, отгоняя тех, кто не подходил по возрасту, и не поверила своим ушам, когда услышала:

— Запиши и меня, Нарышкина Галина, девятнадцать лет.

Подняла глаза на Галчонка:

— Ты чего?

— Пиши! Я все продумала. Кем угодно буду — поварихой, медсестрой, нянечкой — главное быть там. Может, и Пахом сейчас воюет. Найду его. А нет, значит не судьба. Не могу больше жить в неизвестности. Пиши, пожалуйста!

Весь поселок вышел провожать наш небольшой отряд. Всхлипы в толпе, глухой гул мужских голосов, громкий командный голос Ивана, старающегося построить добровольцев, суета и страх ожидания того, что будет за туманом — таким было это серое утро. Потом аккордеонист заиграл марш «Прощание славянки» и отряд тронулся в путь.

Впереди шел председатель поселкового совета Иван, рядом аккордеонист, он тоже вызвался добровольцем. Строй завершала Галя, одевшая по этому случаю мужские штаны, фуфайку и шапку ушанку. За спиной у нее болталась котомка со скатанным в рулон шерстяным одеялом.

Я побежала следом. Галчонок остановилась, крепко обняла меня и проговорила в плечо:

— Прости меня, Кирюха, за все! Прощай! Не поминай лихом! — и, поцеловав мое заплаканное лицо, побежала догонять отряд.

Я рыдала в голос. Было страшно отпускать в неизвестность своих друзей, знакомых, с кем прожила бок о бок последние годы. Сзади подошла Марта и прижала к себе, успокаивая:

— Тшшш…

Это было так знакомо, что я опять заплакала, вспоминая Его.

Все провожающие затихли, когда отряд подошел к туману и люди один за другим начали исчезать в белом молоке.

— Галя! Дочка! — истерично закричала Екатерина, но в ответ только тишина, ни музыки, ни звука шагов.

Мы с Мартой подбежали к ней, готовой шагнуть в туман за дочерью, и увели подальше, сдерживая ее порывы вернуться. Потом, когда все разошлись, отпаивали ее дома бабушкиными успокоительными отварами.

Я спрашивала себя, следовало ли идти вместе с Галчонком? Может там, за туманом, кроются все ответы на вопросы? Но неизвестность страшила. Почему ни один человек не вернулся? Почему за эти годы никто не посетил наш поселок извне? Есть ли что-то за туманом или мы последние, кто остался на Земле? Откуда тогда голоса, звуки, которые слышала?

Самое главное и решающее — ни за что не смогла бы оставить поселок. Здесь все началось, здесь же должно закончиться. Я не сомневалась!

Размышляя о произошедших событиях, отправилась к беседке, хотя время было послеобеденное. Уже подходя к ней, заметила, там люди: Марта, дед Матвей и две женщины из штаба. Когда хотела поинтересоваться, что они здесь делают, и почему у всех такие загадочные лица, Марта показала знаком, чтобы молчала.

Села рядом и прислушалась. Весенний ветер трепал волосы, но он же приносил незнакомые звуки, будто работало радио. Но этого не могло быть, электричества в поселке нет!

«В течение четырнадцатого апреля на Земландском полуострове северо-западнее и западнее КЕНИГСБЕРГА войска 3-го БЕЛОРУССКОГО фронта с боями заняли более 60 населённых пунктов и среди них АЛЬКНИКЕН, РАНТАУ…»

Звук ушел, растаял, но потом опять появился:

«… В боях за четырнадцатое апреля в этом районе войска фронта взяли в плен более семи тысяч немецких солдат и офицеров».