— Здравствуй, дедушка Мороз с бородой из ваты! Ты подарки нам принес…

— Все, парни, дальше не надо, — машет рукой Валя. — Знаю я, чем этот детский стишок кончается. Вот и ходи после этого для вас за съестным!

— Дедушка Валя, а с чем подарочки?

— Специально для вас, внучата, есть и с рисом, есть и с курагой.

— Ну-у! А с мясом что, не было?

— Мяса в стране не хватает, вы что, газет не читаете? Вчера отправили на заслуженный отдых последнюю буренку в передовом колхозе «Рассветы Ильича»…

— Хорош привередничать, — подает голос Парамонов. — Ешьте, пока горячие!

Как-то так исторически сложилось, что Бориса Парамонова никто не зовет по имени — исключительно по фамилии. Наверное, потому, что уж очень он звучанию своей фамилии соответствует: основательный, похожий на отменно работающий агрегат. Одним словом, «пароход и человек», как назвал его все тот же Леонид Ефимов. Если Ефимов постоянно стремится к лидерству и обижается, оказываясь на вторых ролях, то Парамонов совершенно не честолюбив. Для вторых ролей он, можно сказать, создан. Вечно на подхвате. Новых идей не рождает, зато любую идею готов развить и довести до совершенства. Преподаватели в кулуарах сулят Парамонову большое будущее: голова, конечно, у него не золотая, зато задница железная. А часто случается, что терпеливой железной задницей люди высиживают себе и должности, и деньги…

Пирожки расхватали мигом, невзирая на начинку. Едят, обжигаясь. На улице холод минус двадцать пять градусов, в желудке горячий пирожок — здорово!

— С Новым годом! — шутливо чокается своим пирожком о Маринин, будто бокалами соприкасаясь, Леня Ефимов. Разваренный рис лезет из надкусанного отверстия.

— С новым счастьем! — поддерживает шутку Марина, и глаза ее становятся такими невыразимо зелеными, что в их глубине тянет заблудиться, как в лесу, полном чудес.

Скоро они перестанут быть студентами. И, разумеется, в самостоятельной жизни их ждет много-много нового счастья…

Москва, 11 марта 2006 года, 19.00.

Валентин Баканин — Эдмонд Дубина

Работа главы концерна «Зевс» иногда затягивалась далеко за полночь, однако в Главное следственное управление ГУВД Баканин явился строго в назначенное время, отбросив все дела. Ему предписано было прибыть «для беседы» к майору юстиции Эдмонду Дубине. Когда Баканину выдавали заранее заказанный пропуск на вахте, он мысленно посочувствовал неведомому майору: если человеку было суждено носить фамилию Дубина, зачем родители усугубили ситуацию именем Эдмонд? Но стоило Баканину очутиться в кабинете, сочувствие растворилось, как ложка сахара в стакане горячего чая, при виде майорской внешности. Фигуру Дубины обозреть не удавалось, потому что больше половины ее скрывал высокий стол, но, судя по узким, наклоненным вперед плечам и длинному худому лицу, он обязан быть тощ и сутул, как полуобгорелая спичка. Лицо майора напоминало выцветшую, вываренную в компоте курагу — своей морщинистостью и своеобразным цветом, заставлявшим заподозрить какую-то нудную хроническую болезнь. Выражение лица тоже вроде бы свидетельствовало о болезни или о затяжном страдании иного рода: тонкие губы, далеко отстоящие от носа, поджаты, глаза, окруженные склеротическими веками, — недовольные, колючие, пронзающие посетителя до костей. Валентин отметил, что майор Дубина напоминает ему какого-то артиста — только вот не успел вспомнить, кого именно…

Не успел, потому что исследование майорской внешности было прервано обрушившейся на Баканина темнотой. Нет, это не значит, что в кабинете погас свет.