|
В этом заключалась сейчас их работа, и Зернов уже начал понимать, что привыкнуть ко всему этому можно и жить можно, потому что главное в жизни и в работе — процесс, а возникает ли что-то в его результате или исчезает — не столь важно, если процесс отлажен и если он нужен — или принято считать, что он нужен. Когда Зернов понял это, на душе стало вдруг неожиданно легко: стало вдруг ясно, что годы, проработанные в издательстве, он и в этой жизни неизбежно проработает, и никакие силы этого не изменят. И это сознание наполнило его такой беззаботностью, какой он раньше в себе никогда не ощущал.
В таком настроении вышел он на вечернюю, уже прохладную улицу, где стояли чистота и свежесть и заливались птицы. И ко всему этому тоже можно было легко привыкнуть — к тому, что птицы поют по вечерам, а не по утрам, как раньше, и что вечерами бывает ясно и свежо и чувствуешь себя бодрым и полным сил, а по утрам будет, наверное, наоборот, пыльно и суетливо, и станешь ощущать усталость, потому что перед работой придется еще побегать по магазинам, разнося покупки. Но и это примелькается, войдет в обычай видеть, как солнце садится на востоке; ведь живут же люди и, если верить Сергееву, не первый век живут так... Возвращаясь домой, чтобы поужинать и лечь спать, Зернов подошел к киоску, чтобы оставить там сегодняшнюю газету, обнаруженную им в кармане пиджака. Зернов положил газету на прилавок, для чего пришлось минуту-другую постоять в очереди, на газету положил две копейки, назад получил пятак. Зернов всегда находил пару секунд, чтобы перемолвиться словечком со стариком- киоскером, подрабатывавшим здесь к пенсии. Судя по тому, что Зернов застал его на месте, старик вернулся во Вторую жизнь раньше его, а теперь ему предстояло жить еще очень долго, чуть ли не до конца двадцатого века, до его десятых годов, и жизнь эта, как понимал всякий хотя бы в объеме школы знакомый с историей, обещала быть интересной, хотя и достаточно беспокойной, и наполненной значительными событиями. Старик выглядел в точности как раньше, но это была их первая встреча после возвращения Зернова, и Зернов поздоровался с особым удовольствием. — Ну, вот и вы вернулись,— сказал старик.— Я искренне рад вас видеть. Пора и вам пожить спокойной жизнью. И оглянуться.— Старик посмотрел на Зернова как-то чрезвычайно значительно.— Возвращайтесь оглядываясь; эти слова говорят вам что-либо? — По-моему, нет... — Вы не в Сообществе? — В каком сообществе? — Обладателей обратной памяти. Мы все в него входим. — Почему же я — нет? — Потому что... Старик глянул на Зернова, на этот раз словно сомневаясь. Но время их разговора истекло — неумолимо, как в междугородном телефоне, и без предупреждения. Разговор не мог продолжаться ни секундой дольше, чем в той жизни, а ведь тогда, помнится, они поболтали о погоде — только-то... И старик уже принимал от следующего газеты и отдавал мелочь, шел сложный размен белых и желтых монеток, а Зернова ноги сами собой несли дальше, по направлению к остановке троллейбуса.
Наталья Васильевна уже спала, она приходила с работы и ложилась спать раньше. Зернов умылся, сделал зарядку, затем сразу почувствовал сонливость и лег. Однако уснуть в эту ночь ему не удалось. То есть тело исправно спало, храпело даже, время от времени поворачиваясь с боку на бок. Но мысль бодрствовала. Зернов думал о жизни. И о жизни вообще, и, в первую очередь,— о своей собственной; не о той, что шла сейчас,— о ней думать пока что было нечего, она только началась,— но о той, Первой, какую теперь надо было, если верить Сергееву (а Зернов поверил), прожить навыворот, от последних дней к первым. Зернов понимал, что придется к этому привыкнуть, сколь бы необычной эта жизнь ни казалась ему сейчас, сначала; однако перед тем, как привыкнуть, надо было и поразмыслить. |
