Мысли эти захватили Зернова. Захватили настолько, что он не стал даже, вопреки обычаю, взвешивать и размышлять: да зачем мне это? Что я выиграю? Погнавшись за призраком — не потеряю ли чего-то более важного, и реального к тому же? Впрочем, тут причина могла заключаться просто в том, что Зернов полюбил свою собственную жену; а человек влюбленный — когда же и где способен был размышлять и взвешивать?

И на следующий день на работе Зернов сказал Сергееву (вместо того, чтобы обсуждать с ним авторские заявки в перспективный план, оставшийся уже далеко в прошлом):

— Не хотите принимать меня в ваше Сообщество — и не надо. У вас, наверное, есть свои причины, да я и не стремлюсь. Но над одним делом вам, пожалуй, стоило бы поразмыслить.

— Какое именно дело?— спросил Сергеев.

— Протаранить нашу Вторую жизнь. Повоевать со Временем. Я хочу осуществить это. Но в одиночку могу и не справиться.

— А почему ты считаешь, что мы должны хотеть этого?

— Для чего же тогда вы существуете? Какой толк — хранить память о прошлом, если вы не хотите извлечь из него что-то для будущего? А будущее нашей теперешней, Второй жизни, как ты сам понимаешь, неизменяемо. Если я не прав, то тогда какой смысл в вашем лозунге? Зачем надо, возвращаясь — оглядываться? К чему тогда это?

— Допустим,— сказал Сергеев спокойно, хотя спокойствие его казалось не очень убедительным.— Послушай... Я понимаю, знаю все, что ты хочешь и можешь сказать. Не думай, что такие мысли только к тебе пришли, что никто другой об этом не задумывался, не приходил, может быть, в отчаяние... Было, друг мой, было, это своего рода детская болезнь Второй жизни. Но со временем она проходит — и потом уже не возвращается. Думаешь, мне сейчас все так уж нравится? Да я. может быть, потерял куда больше твоего! Наташу потерял — это одно уже... Но все это — личное дело каждого из нас. И не может быть противопоставлено природе.

— А если природа тут ни при чем?

— М-м... — только и произнес Сергеев и надолго замолчал, и Зернов тоже молчал — такая пауза полагалась им по сценарию.

— Если человек,— заговорил потом Зернов,— нашел средство повернуть время, то он может найти и противоположное.

— Может быть. Но не нам с тобой найти. И даже не тому Автору, пусть он что-то и угадал.

— А может быть, это крайне просто? Куда проще, чем мы думаем. Может быть, не нужна тут никакая техника, ничто подобное.

— Думаешь?

— А ты полагаешь, наш дух случайно сохранил свободу действия — при полном отсутствии свободы физической?

— Не знаю, не знаю... Но ведь это и не главное, Митя. Я уже сказал тебе: это просто не нужно. Что у нас такого против Второй жизни?

— У меня — очень серьезные возражения. Куда идем мы в этой жизни? Путь наш можно назвать одним словом: регресс. Другое определение вряд ли сыщешь. Вот, два дня назад я снял с полки несколько книг. Из них одну хорошую и одну прекрасную. Зашел в магазин и сдал. Сегодня этих книг больше нет у меня. Завтра их не будет в природе. Следующее поколение, поколение наших отцов, станет духовно беднее нас с тобой. Дух не идет вспять — но что-то неизбежно теряется, и теряется не самое худшее, а то, что остается, приведет лишь к страшным противоречиям между сознанием и бытием.

— Может быть. Пусть я сегодня знаю чуть меньше, чем вчера. Но я стал моложе, здоровее... Воздух становится чище, прозрачней — вода, гуще — леса...

— Что ты хочешь этим сказать?

— А вот что: если предположить на минуту, что время действительно повернули люди...

— Ага! Выходит, не я один возвращаюсь к рукописи!

— Постой... то стоит задуматься: а почему и зачем они это сделали? Неужели были глупее нас с тобой? Была, значит, причина.