Энджи села на кирпичную приступочку перед камином и огляделась. Дорогой золотистый паркет сиял.

Когда они с Конланом въехали в этот дом, здесь лежало голубое ковровое покрытие.

«Паркет, — хором произнесли они и улыбнулись друг другу, радуясь той легкости, с которой они достигли согласия и возможности сделать еще один шаг к своей мечте. — Ковры осложняют жизнь, когда в доме дети».

Как же это было давно…

В этом доме прожито десять лет. Целая жизнь.

Над входной дверью прозвенел звонок.

Энджи напряглась.

Нет, это не может быть Кон, у него есть ключ. Кроме того, они договорились, что сегодня он не придет. Сегодня ее день, чтобы упаковать оставшиеся вещи. После четырнадцати лет совместной жизни они вынуждены составлять расписание, чтобы не сталкиваться в доме, в котором когда-то жили вместе.

Энджи встала, прошла через комнату и открыла дверь.

На крыльце стояли мама, Мира и Ливви, они жались к двери, пытаясь спрятаться под крышей от дождя. А еще они старались изображать веселье, только все их попытки улыбнуться оказались неуместными.

— В такой день, — сказала мама, — нужно быть с семьей.

Они сплоченной группкой прошли в дом. От плетеной корзинки в маминой руке волнами поднимался запах чеснока.

— Чесночный хлеб, — пояснила Мира в ответ на вопросительный взгляд Энджи. — Ты же знаешь, еда избавляет от всех проблем.

Энджи поймала себя на том, что улыбается. Сколько раз бывало: она возвращается из школы, расстроенная какими-то неприятностями, а Мира говорит ей: «Съешь что-нибудь. Сразу станет легче».

К ней бочком подобралась Ливви. В черном свитере и обтягивающих джинсах она была похожа на актрису Лару Флинн Бойл в День высоких причесок.

— Я прошла через два развода и выяснила: еда не помогает. Я пыталась уговорить ее положить в корзинку текилу, но ты же знаешь маму. — Она наклонилась к Энджи и тихо добавила: — Если тебе понадобится, у меня в сумочке есть успокоительное.

— Проходите, девочки, не стойте на месте, — сказала мама, беря инициативу в свои руки, и первой вошла в пустую гостиную.

В этот момент Энджи в полной мере осознала всю тяжесть своей неудачи. Вот, пришли ее близкие и в пустой комнате, которая только вчера была частью ее дома, ищут, где бы присесть.

Она села на жесткий, холодный пол. Воцарилась тишина. Все ждали, когда она заговорит, потому что семья всегда признавала ее лидерство. Только проблема заключалась в том, что сейчас Энджи было некуда их за собой вести и нечего сказать. В другой день сестры посмеялись бы над такой ситуацией. Сейчас же им было не до смеха.

Мира тоже села на пол и придвинулась к Энджи. Заклепки на ее потертых джинсах царапнули по паркету. Мама, а за ней и Ливви устроились на приступочке у камина.

Энджи оглядела их грустные, понимающие лица. Ей вдруг захотелось объясниться.

— Если бы Софи была жива…

— Не надо, — оборвала ее Ливви. — Не поможет.

Энджи ощутила, как обожгло глаза. Она практически сдалась перед болью, почти позволила ей одолеть себя. Однако в следующее мгновение она заставила себя собраться. Нечего рыдать! Она и так проплакала весь последний год, и что от этого изменилось?

— Ты права, — сказала она.

Мира обняла ее.

Энджи поняла, что именно в этом она и нуждалась. Когда сестра выпустила ее из своих объятий, она чувствовала себя одновременно и слабой, и сильной. Все три женщины внимательно посмотрели на нее.

— Я могу говорить откровенно? — спросила Ливви, открывая корзинку и доставая бутылку красного вина.

— Ни за что, — усмехнулась Энджи.

Ливви проигнорировала ее иронию.

— Вы с Коном слишком долго были не в ладах.