Женщины ушли.

– Но вы не жалеете, что сделали тогда? – спросил Введенский.

– Если честно, еще не знаю. Я внимательно прочитал ваш труд, вы написали замечательную книгу. Вы обнажили в ней многие темы, о которых ни одна христианская церковь не желает даже слушать. Вы правильно, хотя и жестоко отметили: после убийства стольких людей в период эпохи инквизиция, церковь должна была не только покаяться, но самоликвидироваться, что и стало бы истинным, а не притворным покаянием. Но у нее не было ни одного поползновения совершить подобный поступок. И она продолжает существовать, словно бы ничего и не случилось. Хотя фашистов за такие преступления судил Нюрнбергский трибунал. Я на вашей стороне и при встрече с Римским папой собираюсь поставить этот вопрос. Я пришел сюда с намерением разобраться во всем этом.

– Но послушайте, – взволнованно произнес Введенский, – когда в Европе сжигали людей на кострах, разве вы не могли вмешаться, остановить эту вакханалию.

– Не мог, не имел право. Я передал процесс реализации своих идей людям. И они должны были затем сами его разворачивать. Таковым являлось условие моего Отца. Хотя я изначально опасался, что все может пойти не так. Вот оно не так и пошло.

– А сейчас ситуация изменилась?

– Тогда было выдвинуто условие: не вмешиваться две тысячи лет. Они прошли… – Иисус замолчал.

– Кто бы мог подумать, что так все было. Мы так много не знаем.

– Это было тоже одним из пунктов условия. Информация не должна быть ни достоверной, ни исчерпывающей. Иначе она заблокирует всякое творчество. Все будет двигаться по твердой колее. Поэтому с самого начала в историю был помещен большой процент неопределенности. Это придало процессу живой характер. Вам ли не знать о раннем периоде христианства.

– Этой теме была посвящена моя диссертация.

– Мне это известно, – улыбнулся Иисус. – Там есть несколько существенных ошибок.

– Вы можете на них указать? – встрепенулся Введенский.

– Такое вмешательство с моей стороны было бы неправильным. К тому же это не столь важно. Перед нами стоят гораздо более важные задачи.

– Все же так хочется узнать о своих ошибках, – грустно протянул Введенский. – Для меня ранний христианский этап очень интересен, я считаю, это одним из самых замечательных и плодотворных периодов человеческой истории.

– Возможно, вы правы, Марк, – задумчиво согласился Иисус. – Мы тут много спорим о том времени. К сожалению, очень быстро все пошло не совсем так. Стала возобладать догматика, которая не терпела никого свободомыслия. Признаться, я опасался этого с самого начала, но не думал, что все эти процессы начнутся так быстро и так мощно. Я пытался разрушить догматический иудаизм, но прошло не так много времени, как появился христианский, ничуть не лучше. Знаете, когда погибла Гипатия, я едва не нарушил запрет и не появился на земле. Мне было так плохо, будто это меня мучили и убили. – Он надолго замолчал, Введенский молча ждал, когда Иисус заговорит вновь. – Наверное, я не должен вам это говорить, но я совершил тогда поступок, который не имел право совершать. Я напустил на патриарха Кирилла – главного виновника в ее смерти болезнь, от которой он скончался. Я не мог поступить иначе, с моим именем на устах эти извергли сдирали с этой замечательной женщины кожу черепками от глиняной посуды. Вы счастливы, что не наблюдали этого ужасного зрелища.

– Да, это действительно ужасно, – согласился Введенский.

– Убийство Гипатии было поворотным пунктом. Впрочем, их было предостаточно, есть немало случаев, которые остались никому неизвестными.

– Если бы вы рассказали о них! – воскликнул Введенский.

– Что это изменит. В вас говорит историк.