– Им пришлось подтянуть армию, чтобы захватить нас. Вы, шлюхи! Мешки с дерьмом и гноем. Святая Дева, я прошу тебя о прощении, ибо я грешил. Я хочу покаяться. Прими своего сына Рамиреса. Ах вы шлюхи! Давайте подходите, шлюхи, и покончим с этим. Рамирес не боится. Мне так страшно. Господи Иисусе, мне страшно. Ах вы мешки с дерьмом!

Но этот поток брани не подхлестнул нападавших – они приближались все той же неумолимой поступью, пробираясь между камнями.

Тревитт вдруг уселся, как подброшенный. У него было такое ощущение, будто он находится в нескольких мирах разом. Рана у него открылась, и он истекал кровью. Он сидел в луже и сам себе казался отвратительным, грязным. Ему хотелось к маме. Было безумно жалко Мигеля. В вышине парила большая птица, ее темная тень наползла на него. Она с шумом разрывала воздух, эта большая неуклюжая тварь, настоящая громадина.

– Мама, ой, мамочка, пожалуйста! – закричал он.

Птица зависла над ним; это оказался вертолет, и он застал штурмовой отряд на открытом месте. Он появился из ниоткуда – из-за горной вершины, с рокотом взмыл над отвесной стеной за спиной у Тревитта с Рамиресом. Черный «Хьюи» без опознавательных знаков, назойливо жужжащий, точно навозная муха, неторопливый, настойчивый. Перед глазами у Тревитта все плыло, и он не мог различить деталей в неожиданно поднявшемся шквале пыли и огня, но увидел, как длинная очередь хлестнула вдоль склона в сторону брызнувших врассыпную коммандос. Трассирующие пули настигали бегущих людей и косили их. Вертолет развернулся и полетел вдогонку за парочкой, которая выбежала за пределы зоны огня; он зависал над фигуркой каждого, и того сметало взрывом. Последний – тот самый, что был с винтовкой Драгунова, – отбросил оружие далеко в сторону и поднял руки. Стальная птица покружила над ним, потом повисла в воздухе. Боевик стоял в овале взметающейся пыли в тридцати футах под неподвижной машиной. Внезапно вертолет взмыл ввысь. Он взлетел, как будто вырвался из-под влияния силы тяжести, словно бежал от солдата на земле. Вспышка, хлопок – и человека окутал огненный шар.

– Боже правый, у него была бомба, – сказал Рамирес.

Вертолет пролетел прямо над ними и опустился в сотне футов поодаль. Тревитт ничего не слышал, но извернулся и стал смотреть, как из него один за другим выпрыгнули три человека в синей форме и бейсболках с винтовками «М-16» наперевес.

Тревитт поднял руку, чтобы поприветствовать своих спасителей, и узнал в первом из них Пола Чарди – тот приостановился лишь затем, чтобы вставить в свой автомат еще один магазин, и бросился к нему.

Тревитт умер в воздухе, во время перелета через границу. Точный миг Чарди не уловил; возможно, его и не было. После спасения парнишка так полностью и не пришел в сознание. Он лежал, грязный и окровавленный, на полу – на палубе, как его называли пилоты – «Хьюи». Чарди уже доводилось летать, и не раз – во Вьетнаме в шестидесятых, в Перу, – и всегда все было одинаково: оглушительный рокот, яркий свет и воздух, бьющий в открытую дверь вертолета, вибрация, резкий запах горючего, вонь пороховой гари – и мертвец на борту.

Они накрыли его лицо простыней и попытались аккуратно устроить его руки и ноги, но во время болтанки одна рука свалилась, и из-под простыни с изящной каймой выглянули тонкие пальцы. Да, Тревитт теперь совершенно не походил на того юного мечтателя, которого Чарди видел в Росслине – в костюме, в кабинете, в самый разгар цивилизованного дня. Он выглядел как самый настоящий боец, солдат, грязный, усталый и мертвый. Чарди вдруг подумал, что почти ничего не знает о нем.

И спросить тоже было не у кого: среди них у Тревитта не было друзей – кроме Чарди, в вертолете сидели два спецагента ФБР, напротив него, в мрачном отдалении, с бесстрастными лицами, настоящие полицейские служаки.