Тишина такая, что слышно, как бьется сердце в ее груди.

Неожиданно тело Вив начинает судорожно сотрясаться.

Слегка отстранившись, чтобы посмотреть, что с ней, я понимаю, что она плачет.

— О… нет, — прошу я, вытирая слезы с ее щеки большим пальцем. — Все хорошо.

Она, не выдержав, громко всхлипывает, удрученно качая головой.

— Прости меня.

Я целую ее веки, пробуя на вкус горькие слезы. Из груди Вив вырываются долго сдерживаемые рыдания, и она прячет лицо у меня на груди.

Кто-то громко стучит в дверь.

— Вив? Что случилось? Открой.

Резко выпрямив спину, Вив смотрит на меня широченными глазами, словно я и вправду привидение.

— Отец.

— Да ничего, ничего, — говорю я, поворачиваясь к окну, — я сейчас выпрыгну.

— Нет! — чуть не кричит она, в последний момент заставляя себя понизить голос. — Не уходи, не оставляй меня.

Я смахиваю пальцем последнюю слезинку с ее лица, глядя в стремительно наполняющиеся паникой глаза.

— Вив, если сейчас не открыть дверь…

Взяв ее руками за голову, я прижимаюсь губами к ее губам.

— Я еще вернусь. Обещаю тебе.

Глава семнадцатая

Стоя на другой стороне улицы, я слежу за тем, как отец Вив обходит дом, словно караульный у форта Нокс. Трудно было предположить, что он поверит, будто все в порядке, увидев дочь в слезах. Через некоторое время свет в комнате Вив гаснет, и становится ясно, что нам обоим волей-неволей придется ждать до завтра.

Но что значит одна ночь по сравнению с двумя месяцами безнадежности.

На углу у школы тихо и темно, и я, никем не замеченный, вхожу в испускающий зеленое свечение волшебный портал. Боже, каким чудом кажется мне этот странный, но прекрасный свет! Оказавшись на другой стороне, я долго оглядываюсь, стараясь понять, туда ли я попал.

Взгляд останавливается на мемориальной доске, висящей на деревянном столбе, и я больше ничего не вижу вокруг. Сорвав снимок, сделанный на закате, я жадно изучаю его. Руки дрожат, но, дотронувшись до лица Вив на фотографии, я не испытываю успевшего стать привычным чувства опустошенности. Эти снимки два месяца, день за днем напоминали мне о том, что мне больше никогда не увидеть Вив, но сейчас, закрыв глаза, я чувствую ее запах, оставшийся на коже.

Не в силах совладать с собой, я срываю с доски еще одну фотографию. Потом берусь за открытку, потом за следующую, и так далее, уже не останавливаясь. Красные и белые ленты извиваются в руках, и я, смеясь, отбрасываю их прочь. Приколотый к доске плюшевый медвежонок падает на землю, и я едва сдерживаюсь, стараясь не хихикать с видом полного идиота. Но вся эта мишура больше ничего не значит. Когда я наконец беру себя в руки, столб становится тем, чем был тот, старый, что стоял здесь до аварии, — пустым и ничего не значащим бревном, а виски ноют от непривычного ощущения счастья, которого я давно не испытывал. Обрывки карточек с фальшивыми заверениями в вечной любви лежат на тротуаре, перемешавшись с увядшими мертвыми цветами и огарками свечей. Старательно собрав все это в кучу и убедившись, что на земле не осталось ни клочка фальшивой мишуры, я, блаженно улыбаясь, несу охапку на остановку, чтобы выбросить в стоящую там урну.

Я осторожно зажимаю фотографии под мышкой, решив оставить их себе на память. Раньше, смотря на них, я чувствовал себя без-мерно одиноким, как будто изображенная на них Вив вмерзла в лед, растопить который было мне не по силам, но, глядя на мемориальную доску, я понимал, что без них мне не удержать в памяти ее образ. Тогда я думал, что могу увидеть ее вновь лишь одним способом.

Подняв голову, я вглядываюсь в черное морозное небо, думая, что, может быть, там скрывается нечто — или некто, кого я должен поблагодарить за свалившееся мне на голову счастье, но через секунду мне приходит в голову, что шептать слова благодарности, возможно, следует в совсем другое небо.