— Какие могут быть разговоры! — сказал Бретшнейдер, выплачивая деньги. — Ну, а теперь мы с вами разопьём по четвёрке вина на мой счёт…

Наливая пятую четвёрку, Бретшнейдер убеждал Швейка не бояться его, заявив, что он сегодня не на службе, и потому Швейк сегодня может свободно говорить с ним о политике.

Швейк заявил, что он никогда о политике в трактире не говорит, да вообще вся политика — занятие для детей младшего возраста.

Бретшнейдер был, напротив, самых революционных убеждений, провозгласив, что каждое слабое государство обречено на гибель, и выпытывал у Швейка, каков его взгляд на эти вещи.

Швейк ответил, что у него с государством никаких дел не было, но что однажды у него был на воспитании хилый щенок сен-бернар, которого он подкармливал казенными сухарями, и щенок действительно сдох.

Когда выпили по пятой, Бретшнейдер объявил себя анархистом и спрашивал Швейка, в какую организацию его записать.

Швейк рассказал, как однажды какой-то анархист купил у него за сто крон пуделя, но денег не заплатил и до сих пор.

За седьмой четвёркой Бретшнейдер высказался за революцию и против мобилизации. Швейк, наклонясь к нему, шепнул ему на ухо:

— Там пришел какой-то посетитель. Как бы он вас не услышал, у нас могут быть неприятности. Видите, трактирщица уже плачет.

Жена Паливца, действительно, плакала за стойкой.

— Чего плачете, хозяюшка? — спросил Бретшнейдер. — Через три месяца мы победим, будет амнистия, и ваш муж вернётся. Вот когда закатим у вас пирушку!.. Или вы думаете, что мы не победим? — обратился он к Швейку.

— Чего всё время одно и то же пережёвывать! — сказал Швейк. — Должны победить — и баста!.. Ну, мне пора домой.

Швейк расплатился и вернулся к своей старой служанке, пани Мюллер, которая очень испугалась, увидев, что мужчина, отпирающий ключом входную дверь, не кто иной, как сам Швейк.

— А я, сударь, думала, что вы вернётесь только через несколько лет, — сказала она с присущей ей откровенностью, — и я тут… из жалости… на время… взяла в жильцы одного швейцара из ночной кофейни, потому что… у нас тут три раза был обыск, и после того, как ничего не нашли, сказали, что ваше дело плохо, по всему видать, что вы опытный преступник.

Швейк быстро убедился, что незнакомец устроился со всеми удобствами: спал на его постели и даже был настолько джентльменом, что удовольствовался только одной её половиной, другую же предоставил некоему длинноволосому созданию, которое (видимо, из благодарности) спало, обняв его за шею. На полу вокруг постели валялись смешанные принадлежности мужского и дамского туалета. По всему этому хаосу видно было, что швейцар из «ночной кофейни» вернулся вчера со своей дамой навеселе.

— Сударь, — сказал Швейк, тряся втёршегося квартиранта, — сударь, как бы вам не опоздать к обеду. Мне было бы очень неприятно, если бы обо мне говорили, что я вас выставил, когда уже нигде не достанешь обеда.

Прошло немало времени, пока заспанный швейцар из «ночной кофейни», наконец, раскусил, что вернулся домой владелец постели и предъявляет свои законные права на неё.

По свойственной всем вышибалам «ночных кофеен» привычке господин этот выразился в том духе, что пересчитает рёбра каждому, кто осмелится его будить. После этого он предполагал спать дальше. Швейк, между тем, собрал части его разбросанного туалета, принес их к нему в постель и, энергично встряхнув его, сказал:

— Если вы, не оденетесь, то придётся вас выкинуть на улицу так, как вы есть. Вам будет гораздо выгоднее вылететь отсюда одетым.

— Я хотел спать до восьми часов вечеря, — проговорил ошеломлённый швейцар и стал натягивать штаны.