Так вот, значит, почему Осетров не хотел привлекать Сергея Васильевича – даже в качестве наблюдателя чужой дуэли.

– Теперь вы понимаете, сударыня, что я не могу быть объективным, – продолжал Ломов, недобро скалясь. – Как, кажется, и вы. У меня возникло впечатление, что вы сочувствуете виконту, потому что он талантлив и потому что он обречен. – Амалия вспыхнула, но ничего не сказала. – А я не хочу, чтобы Ашар или кто-то из его людей прикончил Уортингтона. Я сам убью полковника, когда придет час.

– Если вам повезет. – Амалия все-таки не смогла удержаться от колкости. – Вы же сами говорите, что Уортингтон – опасный противник.

– Да, сударыня. И именно поэтому я не завидую мсье Ашару и уж тем более не завидую виконту де Ботранше. Надеюсь, у него хватило ума написать завещание – по правде говоря, его наследники хоть сейчас могут приступить к дележке имущества.

Разговор с Ломовым оставил у Амалии неприятный осадок. Все было предрешено – гибель виконта, который мог бы совершить еще множество научных открытий, и торжество человека, которого язык не поворачивался назвать иначе, чем злодеем. Амалия достаточно знала о Фелисьене Ашаре и не испытывала к нему ни малейшей симпатии, но сейчас ей больше всего на свете хотелось, чтобы он нашел какой-нибудь выход и сумел одержать верх над Уортингтоном.

Ночью баронесса Корф ненадолго забылась сном. Она проснулась очень рано и сразу же вспомнила, что ей предстоит ехать в Булонский лес, куда ее должен отвезти присланный Осетровым кучер. Воздух был прозрачен и чист, чувствовалось, что день будет ясным. Париж еще спал, его широкие улицы были восхитительно пустынны. Когда коляска ехала по набережной Тюильри, Амалия посмотрела на зеленые воды Сены и подумала, что та будет течь точно так же через час, когда виконта де Ботранше не станет. На сиденье рядом с баронессой лежал бинокль, который она захватила с собой. Из-за того, что Амалия не выспалась, она чувствовала себя не в своей тарелке, и в то же время ее охватила странная апатия. Она ничего не могла поделать и желала лишь, чтобы все поскорее кончилось.

В Булонском лесу ее коляску обогнала карета с гербом на дверцах. Амалия повернула голову и встретила взгляд сидящего в карете молодого человека – темноволосого, в очках и с бакенбардами, которые мало того что выглядели старомодно, но и прибавляли ему добрый десяток лет. Лицо одутловатое и не слишком примечательное, сбоку на шее довольно крупная родинка. Хотя баронесса Корф раньше не встречала виконта де Ботранше, она видела его фото и сразу же узнала сидящего в карете.

«Бедняга! Понимает ли он, что его ждет? Или обманщица-надежда, которая до конца не отпускает свои жертвы, постаралась и тут?..»

Амалия не считала себя сентиментальной, но она жалела виконта, и ее не оставляло ощущение несправедливости того, что должно было вот-вот произойти. Карета виконта скрылась в облаке пыли, а коляска Амалии свернула на перекрестке и, проехав несколько сотен метров, остановилась.

Велев кучеру ждать ее, баронесса Корф взяла бинокль и углубилась в кусты. Она собиралась незаметно подобраться к поляне, на которой должна была состояться дуэль, но не рассчитала время, которое уйдет на дорогу. Проплутав среди деревьев, которые норовили вцепиться своими сучьями в ее шляпку, а узловатыми корнями затрудняли ее движение, Амалия наконец услышала в отдалении голос с характерным английским акцентом: это полковник Уортингтон отказывался от перемирия. Солнце всходило над Булонским лесом, золотя листву. Кто-то из французов – должно быть, секундант – произнес ответные слова, которые унес ветер.

«Наверное, предложил приступить к дуэли, – смутно сообразила Амалия. – Сейчас секунданты напомнят правила, кто-то из них принесет ящик с двумя одинаковыми пистолетами, каждый из противников выберет свой…»

Она двинулась туда, откуда доносились голоса, но тут ее нога угодила в прикрытую прошлогодней листвой ямку, полную грязи и воды.