Она провела меня в спальню на втором этаже дома и тщательно затворила дверь на засов.

– Мой муж, – сказала она, – ушел в Галату покупать мясо и вернется только через два часа. Пока этого грязного кабана нет, я не против подзаработать визант‑два у симпатичного незнакомца.

Ее одеяние спало к ее ногам, и она предстала передо мной во всей своей ослепительной наготе. Улыбка ее была откровенно вызывающей. Такая улыбка, что ее внутренней сущности нисколько не касается то унижение, которому подвергают ее другие люди. Глаза так и горели похотью и предвкушением.

Я стоял, пораженный, перед этой высокой, тяжелой грудью, соски на которой теперь уже заметно набухли, и перед этим ее упругим животом, и твердыми, мускулистыми бедрами, и перед этими распростертыми передо мною объятиями, перед всей этой манящей красотой.

Она бухнулась на грубо сколоченное ложе. Согнула ноги в коленях и широко их расставила.

– Два византа? – с надеждой в голосе произнесла она.

Пульхерия, превратившаяся в шлюху из грязной харчевни? Моя богиня? Мой кумир? Предмет обожания?

– Ну что вы мешкаете? – спросила она. – Смелее залезайте, давайте наставим этому жирному псу Гераклесу еще одну пару рогов. Что‑то не так? Я кажусь вам уродиной?

– Пульхерия… Пульхерия… Я люблю тебя, Пульхерия…

Она прыснула, прямо‑таки взвизгнула от восторга. Ступни ее качнулись в мою сторону.

– Ну, давай же!

– Ты была женою Льва Дукаса, – бессвязно бормотал я. – Ты жила в мраморном дворце, носила шелковые одежды и выходила в город только в сопровождении бдительной дуэньи. И на твоих вечерах бывал сам император, а перед самой зарею ты пришла ко мне и отдала мне всю себя, и все это было как во сне, Пульхерия, и так все это и осталось, хоть и прекрасным, но сном.

– Вы вроде бы чокнутый, – сказала она. – Но красивый чокнутый, и мне не терпится обхватить вас своими ногами, не терпится честно заработать свои два византа. Прижмитесь ко мне. Неужели вы такой робкий? Вот, положите сюда свою руку, вы чувствуете, каким жаром пышет Пульхерия, как все в ней трепещет…

Меня прямо‑таки распирало от желания, но я знал, что не смогу даже прикоснуться к ней. Вот к этой Пульхерии, этой грубой, бесстыжей, распутной, неряшливой девке, этой прекрасной твари, которая выделывает самые непристойные телодвижения, мечется по кровати и корчится в нетерпении передо мной.

Я вытащил свой кошелек и высыпал все его содержимое на ее наготу, завалив золотыми византами ее живот, посыпав ими ее грудь. Пульхерия верещала в изумлении. Она присела, стала хватать монеты, ползала за ними по грубому ложу, груди ее вздымались и раскачивались из стороны в сторону, глаза жадно блестели.

Я бежал что было мочи.

55

На вилле я нашел Метаксаса и спросил у него:

– Как зовут жену Льва Дукаса?

– Пульхерия.

– Когда вы в последний раз видели ее?

– Три недели тому назад, когда мы вместе с тобой были на званом вечере.

– Нет, – сказал я, – вы стали жертвой транзитного перехода, и я тоже. Лев Дукас женат на женщине по имени Евпрепия, у него от нее двое детей, и ожидается третий ребенок. А Пульхерия – жена хозяина захудалой харчевни по имени Гераклес Фотис.

– У тебя что – ум за разум зашел? – удивился Метаксас.

– Прошлое необратимо изменилось. Не знаю, каким образом это произошло, но само это изменение налицо, оно коснулось непосредственно моей собственной родословной, разве вам это не ясно Пульхерия больше не является моей прародительницей, и одному только Богу известно, существую ли я вообще теперь на белом свете.