Навек опущены ресницы…

         Но кто б, о небо! не сказал,

         Что взор под ними лишь дремал

         И, чудный, только ожидал

         Иль поцелуя, иль денницы?

         Но бесполезно луч дневной

         Скользил по ним струей златой,

         Напрасно их в немой печали

         Уста родные целовали…

         Нет! смерти вечную печать

         Ничто не в силах уж сорвать!

XIV

         Ни разу не был в дни веселья

         Так разноцветен и богат

         Тамары праздничный наряд.

         Цветы родимого ущелья

         (Так древний требует обряд)

         Над нею льют свой аромат

         И, сжаты мертвою рукою,

         Как бы прощаются с землею!

         И ничего в ее лице

         Не намекало о конце

         В пылу страстей и упоенья;

         И были все ее черты

         Исполнены той красоты,

         Как мрамор, чуждой выраженья,

         Лишенной чувства и ума,

         Таинственной, как смерть сама.

         Улыбка странная застыла,

         Мелькнувши по ее устам.

         О многом грустном говорила

         Она внимательным глазам:

         В ней было хладное презренье

         Души, готовой отцвести,

         Последней мысли выраженье,

         Земле беззвучное прости.

         Напрасный отблеск жизни прежней,

         Она была еще мертвей,

         Еще для сердца безнадежней

         Навек угаснувших очей.

         Так в час торжественный заката,

         Когда, растаяв в море злата,

         Уж скрылась колесница дня,

         Снега Кавказа, на мгновенье

         Отлив румяный сохраня,

         Сияют в темном отдаленье.

         Но этот луч полуживой

         В пустыне отблеска не встретит,

         И путь ничей он не осветит

         С своей вершины ледяной!.