Грозой оторванный листок,

         Я вырос в сумрачных стенах

         Душой дитя, судьбой монах.

          Я никому не мог сказать

         Священных слов «отец» и «мать».

         Конечно, ты хотел, старик,

         Чтоб я в обители отвык

         От этих сладостных имен, —

         Напрасно: звук их был рожден

         Со мной. Я видел у других

         Отчизну, дом, друзей, родных,

         А у себя не находил

         Не только милых душ – могил!

         Тогда, пустых не тратя слез,

         В душе я клятву произнес:

         Хотя на миг когда-нибудь

         Мою пылающую грудь

         Прижать с тоской к груди другой,

         Хоть незнакомой, но родной.

         Увы! теперь мечтанья те

         Погибли в полной красоте,

         И я, как жил, в земле чужой

         Умру рабом и сиротой.

5

         Меня могила не страшит:

         Там, говорят, страданье спит

         В холодной вечной тишине;

         Но с жизнью жаль расстаться мне.

         Я молод, молод… Знал ли ты

         Разгульной юности мечты?

         Или не знал, или забыл,

         Как ненавидел и любил;

         Как сердце билося живей

         При виде солнца и полей

         С высокой башни угловой,

         Где воздух свеж и где порой

         В глубокой скважине стены,

         Дитя неведомой страны,

         Прижавшись, голубь молодой

         Сидит, испуганный грозой?

         Пускай теперь прекрасный свет

         Тебе постыл: ты слаб, ты сед,

         И от желаний ты отвык.

         Что за нужда? Ты жил, старик!

         Тебе есть в мире что забыть,

         Ты жил, – я также мог бы жить!

6

         Ты хочешь знать, что видел я

         На воле? – Пышные поля,

         Холмы, покрытые венцом

         Дерев, разросшихся кругом,

         Шумящих свежею толпой,

         Как братья в пляске круговой.