Она оттолкнула его:

— Разденься.

Он повиновался, сбитый с толку, смущенный. Он всегда повиновался ей… «Что последнее, — подумал он, — может сделать человек перед арестом? Сложить бумаги, какие-то из них разорвать?» Он, человек аккуратный, в этом потребности не испытывал. Ему было все равно, что оставит за собой неоконченные картины, письма без ответа, неоплаченные счета. «Арест, — подумал он еще, — это как внезапная смерть…»

Он залез под приоткрытые простыни, притянул Бэль к себе. Она слегка напряглась, потому что его руки и ноги были ледяными.

Он повторил, как только что перед радио:

— Бэль… Я должен тебе кое в чем признаться.

Что она сделает после? Оттолкнет его, закричит? Что?

— Это я убил Вейля.

Он почувствовал, как она вся вздрогнула. Понял, еще не взглянув на нее, что она уставилась на него неверящим взглядом.

— Ты?..

Он кивнул. Он боялся того, что она скажет, боялся, что его осудят, прежде чем он выскажется, боялся, что единое ее слово отнимет у него желание защищаться.

— Я… ревновал! — поспешно сказал он. — Я подумал, что ты его любовница…

При этом, несмотря на все свое смятение, он следил за ней взглядом, искал на ее лице, в ее взгляде признание, которое оправдало бы его поступок, но одновременно и повергло бы его в отчаяние.

— Когда, в тот вечер, я позвонил в Пон-де-л’Иль и ты не ответила, я был уверен, что ты у него… Я нашел письмо от Ирэн, где она писала: «А как у тебя с В.?» И решил пойти к Вейлю. Позвонил ему, узнал, что Юди нет дома. Когда вошел в парк, то тебя… Увидел убегающую женщину. Крикнул: «Бэль!» Попытался ее догнать. Не догнал… Вернулся в дом… Вейль лежал на диване… Я ударил его колотушкой…

Ноэль спрятал голову под подушку, коротко задышал, осознавая свою слабость, преисполненный сострадания к самому себе, ожидая в любой момент худшего. Но, опять же, ничего не произошло. Неподвижное тело Бэль продолжало согревать его нежным теплом. Он ощущал тайную жизнь этого тела, его биение и медленный ритм, тесно перемешавшиеся с биением его собственной плоти. Он сделал признание, высказал, в какого человека превратился, но ничто на него не обрушилось, ничто не нарушилось, ничто не взорвалось. Бэль продолжала лежать в его объятиях, вроде бы без страха и без отвращения.

— Бэль…

Он поднял голову, сморгнул, ослепленный светом лампы у изголовья, осмелился взглянуть на нее, увидел, что лицо ее совсем обычное:

— Я… Я тебе не отвратен?

Она успокоила его жестом, полуприкрыв глаза, с грустной, словно разочарованной, улыбкой на губах.

— Ты… Ты меня еще любишь?

— Псих! — сказала она тогда, переведя взгляд на него и гладя ему виски холодными руками. — Псих несчастный!

Тогда он уткнул голову в ее плечо и горючие слезы, слезы избавления, потекли, помимо его воли, из его сомкнутых глаз.

— Бэль… Я думал, что потерял тебя… Ведь неправда, что ты мне изменяла?.. Неправда, что ты была его любовницей? Лучше уж, что я убил его без повода, по ужасной ошибке… Но думать, что ты, что мы…

Она тихонько гладила ему волосы с материнской, но рассеянной нежностью, с коей она обычно утешала его недуги и нервы:

— Неужели ты так плохо меня знаешь?.. Ты же знаешь, что я люблю играть с огнем, люблю нравиться, люблю, чтобы меня лелеяли, люблю чувствовать себя желанной… Но из этого подумать, что… Как ты только мог?

И он действительно спросил себя, как он только мог, теперь, когда объяснение поставило все на свои места.