Кези пытался взять себя в руки. Он быстро произнес:

— Между мной и Саломеей Кёнигин ничего не было!

— Брось, Кези. Я тебя раскусила. Ты так говоришь, потому что это и вправду...

— Да, это правда! Не было никакой любовной истории!

— Ложь!

— Но ты только что сама сказала, что это правда.

Я расхохоталась прямо ему в лицо.

— Правда всегда правда, как бы ее не маскировали. И нечего думать, что кто-то примет за правду обман и хитрые уловки, тем более, что поверить в них может только слепой и глухой. — Я победно скрестила руки на груди и торжествующе закончила: — Ну что, прокол?

Кези настолько был сбит с толку, что хлопал ресницами, тряс рукой и переминался с ноги на ногу. Он надеялся вызвать у меня чувство жалости. Как бы ни так!

— Мэвис, — растерянно пробормотал он, — о чем ты говоришь? Какой еще прокол?

— Ты все понимаешь, мерзавец! Я словно вижу, как ты входишь сюда, нет, вбегаешь, у тебя нет времени рассмотреть, кто сидит у зеркала, ты вонзаешь нож и в то же мгновение понимаешь, что совершил ошибку. Но Саломея убита... Тебе надо что-то предпринять. И тогда ты остаешься здесь с одной мыслью — исправить ошибку.

Кези долго стоял молча. Глаза он закрыл, и у меня появилось ощущение, что Кези Джонс лихорадочно соображает, как ему выйти сухим из воды.

— Значит ты, Мэвис, считаешь, что я воткнул нож в спину Саломеи, а потом выяснил, что это ошибка, — он открыл глаза. — Но какая?

— Ты убил совсем не ту девушку, — я испытующе посмотрела на него. — Это комната Ирмы, и ты, очевидно, хотел убить Ирму. Я не знаю, как здесь оказалась Саломея, — наверное, это выяснится в процессе следствия. Совершив убийство, ты понял, что ошибся. И стал ждать Ирму, чтобы исправить ситуацию...

— Боже мой... — Кези обхватил голову руками. — И надо же было мне нарваться на эту сумасшедшую! Мэвис, все, что ты сейчас сказала, существует только в твоей больной голове! Поняла?!

Я слушала его со спокойствием статуи. Кези, по мере того, как уговаривал меня, заводился все больше и больше. Он уже почти кричал:

— Мэвис, я надеюсь, что ты опомнишься! Кретинка! Я не убивал! Пойми ты это, наконец!

— Хватит! Будет лучше, если ты во всем признаешься, мерзкий убийца!

— Бред! Отстань от меня! Вот навязалась!

Я вспомнила, что именно так бесновался один из героев русского романа... Как же назывался этот роман? Вроде бы «Братья Карамазофф». У меня одно время был знакомый поэт, который на свиданиях изводил меня своими стихами, а когда мне становилось совсем невмоготу, зачитывал отрывки из разных и, как ему казалось, хороших книг. Но кто же из братьев так колотился?

— Кези, если ты признаешься, тебе сразу станет легче, — вкрадчиво сказала я.

— Наверное, ты права.

Исчерпав все доводы, использовав все аргументы, Кези понял, что со мной ему не справиться. Плечи Кези поникли, и он прошептал:

— Хорошо, я все расскажу... Иначе я сойду с ума.

— Что ты там шепчешь? Не могу ничего разобрать. Говори громче!

— Мэвис... У меня пересохло во рту... Извини, но ты не могла бы подойти поближе?

И он снова что-то прошептал.

Ага, все же я сломила его сопротивление! Отлично! Я предвкушала, как утру копам носы, когда предъявлю им не только свежий труп, но и тепленького убийцу, размазывающего по лицу сопли и слезы. А Джонни... Да у него глаза на лоб полезут, когда он откроет утренние газеты!

Я подбежала к своему кровожадному партнеру и вызывающе уперла руки в бока:

— Ну, Кези, колись! Так это было предательство любви? Или она обозвала тебя импотентом?

— Еще ближе, Мэвис.