— Солнце! — заорал я, изо всех сил тормоша Леньку. — Взошло Солнце!

Мы так кричали, так прыгали и радовались, точно Солнце всходит раз в сто лет.

Оно уже оторвалось от лесов — круглое, ослепительное, великое, незаменимое, прекрасное…

Скоро стало не так холодно, а потом и совсем тепло. Поев, мы принялись ловить рыбу. Я думал: плохо все-таки, что мы живем и не замечаем Солнца, его доброты, и щедрости, пока на собственной шкуре не убедимся, каково без него…

К полудню стало так жарко, что мы посбрасывали рубахи и брюки и снова полезли на свои везучие камни.

Солнце жгло в спину, и Ленька проворчал:

— Проклятое, хоть за тучку зашло бы…

А я подумал: «Эх мы, люди!..»

Человек, который не прыгнул

Ради нее приехали мы с Ленькой в парк железнодорожников, ради нее ухлопали полдня и рисковали попасться контролеру, потому что денег на трамвай у нас не было, ради нее — парашютной вышки…

Я б с большей охотой жарился на песке у Двины или читал под толстой вербой «Пакет» — книгу про храброго буденовца, который попался в плен к белякам и съел секретный пакет — чем тащился бы в этот отдаленный парк.

Уломал меня Ленька. Он в те дни бредил воздушными десантами. Даже сделал из носового платка парашютик, привязал к четырем стропам-ниткам лягушку и бегал ко мне на четвертый этаж — сам он жил на втором, — бегал, чтоб спустить лягушку.

Платок благополучно надувался и опускал ее на тротуар. Лягушка прыгала по асфальту, волоча за собой платок.

Ленька — человек деловой, энергичный, и забавы его смешили меня. Раз десять прибегал он ко мне с зажатой в кулаке лягушкой.

— Жива еще?

— А то как же!

— Не надоело еще?

— Что ты! Ей полагается парашютный значок, еще прыжок — и на жетоне десятка.

Я паял проволочки в радиоприемнике, который пытался сделать, и Ленька мешал мне. Когда он прибежал со своей десантницей в двенадцатый раз, я не выдержал.

— Больше не пущу.

— Ну еще разик, — проныл он.

А дня через три он потащил меня к трамвайной остановке, и мы поехали на окраину. Вышку мы заметили издали. Она торчала над макушками деревьев парка. Прыжки с нее были похожи на прыжки лягушки из окна, с той лишь разницей, что лягушка рисковала в сто раз больше… Вот прыгать с самолета — это другое дело! Взбирались на вышку по крутой лестнице, состоявшей из нескольких маршей. На верхней площадке служащая проверяла билеты, помогала застегнуть лямки. Человек прыгал, и парашют, заранее раскрытый, да вдобавок еще привязанный к крепкой веревке, безопасно опускал человека на землю.

— А если и нам попробовать? — спросил вдруг Ленька, и я понял, почему он так уговаривал меня пойти с ним.

— Не пустят. Подрасти надо, скажут.

— А если не скажут?

— Попробуй.

Ленька приблизился к окошечку, где продавались билеты.

— Детям не продаем, — заявила кассирша, читавшая толстую книгу. — Кто будет отвечать, если повиснешь в воздухе?

— Не повисну, — заверил Ленька, — я уже вешу тридцать девять килограммов.

— Нельзя.

— Съел? — сказал я.

Ленька насупился и промолчал.

Мы стали смотреть на прыжки других.

Вот к краю площадки подошел плечистый парень, прыгнул, и парашют понес его на землю. Вот на площадку взбежали две девушки в светлых платьях. Одну из них оплели ремнями, она посмотрела вниз, покраснела, потом азартно взвизгнула, оттолкнулась и полетела вниз с развевающимися волосами…

Те, кто был полегче, летели медленней, кто потяжелее — быстрей.