Два дня спустя я сидел на бревнах и читал, повязав майку на поясе. Отвесные лучи солнца приятно жалили в спину и шею. К бревнам неслышно подошел Ледик, уселся рядом и стал ждать, когда на него обратят внимание.

Пчела с жужжанием набросилась на меня, как итальянский истребитель «Капрони», и я ладонью отбил нападение.

— Прости, что отрываю тебя, — сказал Ледик, — но ты не мог бы сказать, что это за марка?

Он протянул мне ладонь с синей маркой. На марке был изображен голый мускулистый бог, возможно Меркурий, с жезлом в одной руке и таким же голым малышом в другой. Вверху славянскими буквами было написано «Еллаз», внизу — «1 драхмн.» В моей коллекции была точно такая же марка, только розового цвета, достоинством в две драхмы.

— Это Греция, — указал я, — в древности ее называли Элладой — отсюда и название.

— Благодарю. — Ледик посмотрел на крышу нашего дома и не уходил.

Я понимал, что он пришел не ради этой марки, я был нужен ему для чего-то другого. Для чего? Не все ли равно: после случая с ходулями я потерял к Ледику всякий интерес.

— Ты хорошо плаваешь? — спросил он вдруг.

— Так себе… А что? Может, и тебя поучить?

— Не получится, — вздохнул он.

Я тоже был уверен в этом, да и у меня не было никакой охоты возиться с ним. Научить человека плавать — великое дело. Это огромное событие в жизни. Уметь плавать так же важно, как и ходить по земле. Ему ли понять это!

— И не пытайся, — сказал я жестоко, — нахлебаешься — реветь будешь.

— Не буду, — твердо сказал Ледик.

— А если утонешь?

— Не утону, — пообещал Ледик.

— А если мама увидит? И к луже не подпустит.

— Я не скажу ей. Думаешь, я такой, что из меня веревки можно вить? — Его бледное остроносое личико было полно решимости.

— Думаю, — сказал я. — Еще хуже думаю.

— Увидишь! — каким-то чужим голосом произнес Ледик.

Мне и в самом деле очень захотелось искупаться.

«Пусть идет, — подумал я, — по крайней мере, штаны будет стеречь, не уворуют, как в том году».

Я встал с бревна и сунул книгу за ремень.

— Пошли.

Взрослые говорили во дворе, что мать слишком любит его, своего единственного, чтоб позволить ему что-либо такое, что может испортить его здоровье.

Моя мама любила меня, наверное, не меньше, и на всю жизнь спасибо ей за то, что не держала меня на привязи и не уберегала от солнца, воды и волнений. В детстве я жил свободно и был счастлив.

Мы по тропинке сбежали к реке — сбежал я, Ледик аккуратненько слез в своих сандаликах.

— Раздевайся, — сказал я Ледику, сбросил брюки и остался в трусах.

Он снял сандалии, носки и штанишки.

— А трусы снимать?

— Валяй, — сказал я, — ты еще маленький.

Ледик был щуплый, тонюсенький, легкий, незагоревший.

Я поплавал на глубине и подплыл к берегу.

— Заходи в воду. Так. Теперь ложись, — Я подвел под его живот ладонь. — Работай руками и ногами… Да не бултыхайся, а работай. Отталкивайся. Ну-ну… Еще.

Ледик был не из тех, которые могут быстро научиться плавать.

Часа через два мы пошли домой, а после обеда он не явился во двор, как было условлено. Неужто заболел? Я посмотрел на их окна и увидел в одном из них Ледика.

Он делал мне непонятные знаки.

Только через день узнал я обо всем.