Я занимался в судостроительной секции и обрубал деревянную болванку: придавал ей форму корпуса океанского лайнера. Я работал стамеской, смотрел на пахучую стружку и думал о вечере, о шоколаде, который отец достанет из кармана. Одно только удивляло меня: зачем он купил так много? То и одной плитки не приносил, а то сразу шесть. Мне с братом хватило бы и одной. Вторую он мог съесть с мамой. Куда же он денет четыре остальных?

Дома я с нетерпением ждал отца. Даже во двор не побежал играть в волейбол: прислушивался к шагам на лестнице. И дождался.

Отец снял в передней плащ, вошел в столовую и попросил есть. Вид у него был необычный: не тянулся, как всегда, к газете, а сидел за столом и со странной улыбкой поглядывал то на буфет, то на политическую карту Европы, висевшую на стене, то на вечернее небо над городом. Но думал о чем-то другом. И улыбался.

«Вот сейчас сунет руку в карман и даст», — подумал я, искоса наблюдая за отцом с подоконника.

Он почему-то медлил.

Я знал: отец человек сдержанный, никогда сразу ничего не расскажет. Придет серьезный, поест, прочитает газеты, помолчит, а потом, словно между прочим, расскажет такое, что и не заснешь до утра.

Он медлил, я ждал. Я хорошо изучил его характер и не торопился.

Вот он отставил тарелку из-под второго, поблагодарил маму и сел на дерматиновый диван. Я скользнул глазами по нижнему карману его пиджака, и мне вдруг показалось, что он пуст: плитки не оттягивали его.

Отец закинул ногу на ногу, поправил волосы и опять улыбнулся.

— А я сегодня летал, — сказал он вдруг.

Я спрыгнул с подоконника, и, наверное, у меня раскрылся рот, потому что отец тут же пояснил:

— На самолете. Над Двиной нас так тряхнуло в воздушной яме, думал, крыло отвалится…

Вначале я даже не поверил: кто мог его взять на самолет? Не брат же Саша, летчик-штурман. Военным не положено брать с собой штатских людей. Самолетов Аэрофлота в те годы не было, люди ездили в поездах и на пароходах.

Скоро я все узнал: студенты педагогического института, где работал отец, прыгали с парашютами. Директор института был в отпуске, его замещал отец, и осоавиахимовский грузовик увез его со студентами за город. Там они надевали парашюты, затягивали лямки и влезали в самолет.

Плавными кругами набирал «У-2» высоту, потом выключал мотор и бесшумно замирал в воздухе. Отец и работники аэроклуба видели в бинокли, как студенты вылезали на крыло и по команде инструктора бросались вниз, падали, кувыркаясь, как вспыхивало над ними шелковое облако, как раскачивались они от ветра на тонких стропах, как приземлялись и гасили парашюты.

Самолет садился, забирал новых людей и снова взлетал. Один парень испугался. Отец видел в бинокль, как он встал в кабине, но выйти на крыло не решался. Самолет с выключенным мотором потерял высоту, и ему пришлось сделать еще два круга над полем, чтоб набрать ее.

На этот раз парашютист выбрался на крыло. И опять не прыгнул. Отец волновался и, если б мог, отдал бы команду, чтоб парню запретили прыгать. Но радиосвязи с самолетом не было.

В третий раз летчик стал набирать высоту. На этот раз темная фигурка отделилась от крыла, и над ней исправно вспыхнул белый купол.

Трудно было расстаться с машиной, но нелегко было и управлять парашютом, чтоб ветер не отнес на Двину или в лес. Но нужно было и с землей встретиться правильно. Одна студентка, Люба, приземлилась на пятки и с трудом поднялась: растянула сухожилия. Ей помогли выбраться из лямок, снять парашют, и она глотала от обиды слезы. Обхватив руками колени, сидела она на траве и смотрела в небо, на самолет, на прыжки своих товарищей. Лучше всех хотела она прыгнуть, и в азарте забыла, что нельзя приземляться на пятки…

Потом, когда все прыгнули, летчик опустился на поле и подошел к отцу.

— Хотите прокатиться?

Конечно, отец хотел! В кабине он привязался ремнями, машина побежала по полю, оторвалась и взмыла.