Я любил ее быстроту и свежесть, ее плоты и пароходы, высокие штабеля леса, стоявшие на ее берегах. Я любил реку за то, что в ее глубинах живет моя рыба; за то, что она отражает высокие трубы фабрик и заводов, глиняные берега с соснами, березовые рощи и мосты…
Иногда мы катались вместе с хозяином лодки — его звали Сергеем. Он работал механиком на заводе, был молчаливым и мягким. Часто мы ездили с ним на рыбалку: становились на «точку» — привязывались к вбитому в дно колу, подкармливали рыбу глиной с кашей, опускали на коротких удилищах длиннющие лески. Когда течение относило их до конца, мы подтягивали поплавки к борту и снова отпускали…
Как-то я греб посреди реки, смотрел на головы купающихся, прислушивался к шуму пляжа. Греб я с вялой размеренностью, сам не зная куда.
Вдруг послышался голос. Меня кто-то звал.
Я не сразу понял это. Думал, кто-то с кем-то перекрикивается на волне, и только после понял я, что зовут именно меня.
— Парень! — кричал какой-то пловец. — Греби сюда…
«Что ему нужно? — подумал я. — Попросил бы, а то еще требует!»
— Скорей!
Он погрузился в воду, но тотчас выплыл.
Я повернул к нему, и за борт схватились две крепкие волосатые руки, исколотые голубыми русалками и сердцами. Мокрые волосы падали на лоб, доставали до рта, и я видел только один глаз. Рот был мучительно искривлен.
— Греби к берегу, — процедил он сквозь зубы.
Я налег на весла, а две жилистые руки держались за борта. Когда я догреб до места, где вода была по пояс, человек встал, откинул со лба волосы, полусогнулся и начал что-то делать с ногой:
— Ох и сволочная, на самой середине!
И я понял — его схватила судорога. Я подождал, пока она не прошла и человек, хромая, не побрел к берегу.
Я посмотрел вслед ему, покачал головой — куда исчезли спасательные лодки? — и двинулся к середине реки, впитывая плечами и спиной солнце и ветер. Я греб и смотрел на звонкую синеву неба, я греб и окидывал взглядом двинские берега, я греб и мне хотелось кричать и петь от радости, до того хорошо было жить на земле — видеть, чувствовать, дышать… Хорошо!
Шесть плиток шоколада
Я не помню, чтоб отец когда-нибудь приносил домой шоколад. То ли денег было в обрез, то ли считал, что не нужно с детства баловать своих мальчишек шоколадом: с малых лет привыкнут, а когда вырастут, и мед им покажется горьким.
Наверное, он был прав. И все-таки однажды я чуть не обиделся на него из-за шоколада.
Как-то летом по дороге на детскую техническую станцию забрел я на одуряющие запахи в кондитерский магазин. Там я увидел отца. Он стоял у прилавка, высокий, седой, протягивал продавщице чек и поглядывал на застекленную витрину, уставленную вазочками и коробочками со сластями — конфеты, печенье, пастила и мармелад.
Что это он покупает?
Я спрятался за спину квадратной толстухи с продовольственной сумкой и вел за отцом наблюдение из-за ее спины. Он не должен знать, что я вижу его: пусть думает, что его гостинцы окажутся полной неожиданностью!
Продавщица достала откуда-то снизу шесть плиток шоколада — я успел сосчитать! — в серебряной бумаге, с самолетами на этикетке и завернула. Отец сунул пачку в карман и вышел из магазина.
Я немного подождал и юркнул следом.
Отец всегда торопился, ходил быстро, и когда я вышел на тротуар, его голова, возвышаясь над головами других людей, была далеко — у кинотеатра «Спартак».
Я не стал догонять отца. Перешел улицу, спустился по ней и возле огромного костела, где помещался антирелигиозный музей с огромным маятником Фуко, нырнул в дверь станции. |