|
.. Маэстро охотно поделился подробностями. В шесть лет он нашел в гараже седло, принадлежавшее его знаменитому деду, фельдмаршалу Звездилину. Играя в "казаки- разбойники", будущий великий певец сел в это седло и внезапно почувствовал озарение. Тут же, сидя в седле, он сочинил знаменитую песню, вернее первый ее вариант, поскольку их теперь двадцать четыре. И все они, естественно, принадлежат одному автору, то есть самому маэстро. - Помилуйте! - какой-то старик вскочил с места. - Эту песню пели еще в гражданскую войну! - Дедушка, - снисходительно улыбнулся артист, - вам несколько изменяет память. Склероз, господа! - Звездилин вновь улыбнулся залу и слегка погладил себя по животику. Старик, дернувшись, как от удара, осел в кресло. - Милостивый государь! - Фрол и не думал, что голос Ухтомского может быть таким звонким и сильным. - Я не страдаю склерозом! Эту песню пели в Марковском полку еще в апреле 18-го. В сентябре ее текст напечатал "Екатеринодарский вестник". Поручик стоял, высоко подняв голову, глаза были прищурены, руки вцепились в спинку впереди стоящего кресла. - А в 27-м - "Русская мысль" в Берлине, - добавил кто-то, и зал зашумел. - Как вам не стыдно! - завопила какая-то дама средних лет, в свою очередь вскакивая и размахивая сумочкой. - Как вы можете сомневаться в словах господина Звездилина? Стыдитесь! - Графа Звездилина? - переспросил кто-то, и несколько человек захохотало. - Фельдмаршала, - ответили ему, и хохот усилился. - Господин Звездилин! - продолжал Ухтомский. - Если вы действительно дворянин, немедленно извинитесь перед залом! В том, что вы говорили, нет ни слова правды! - Молодой человек! - растерялся маэстро. - Я вас уверяю... Честное слово... - Честное - что? - вновь не выдержал князь, и тут мимо его виска что-то просвистело. Сумочка, брошенная дамой средних лет, пролетела в нескольких сантиметрах возле уха поручика, попав в сидевшего в последнем ряду пожилого господина. В ту же секунду вокруг дамы возник легкий водоворот, послышался сухой треск оплеухи. Водоворот усилился, и через секунду кто-то уже катился по проходу. Над вскочившей толпой замелькали крепкие ручищи, и все покрыл неистовый гвалт собравшихся в зале особ голубой крови. - Пора, елы, сматываться, - рассудил невозмутимый Фрол и потянул Ухтомского к выходу. - Заметут, в карету его! Поручик пытался сопротивляться, не желая дезертировать с поля битвы, но Фрол, окончательно взяв командование на себя, потащил упиравшегося Виктора прочь из зала. За спиной их ревело, кто-то кричал: "Стыдитесь, господа!", - но большая часть выражений была все-таки несколько иного уровня. - Извозчики! Лакуны! - бормотал Ухтомский, буксируемый неумолимым Фролом. Уже на выходе, рядом со столиком, где раньше восседала лже-Терентьева, а теперь, вероятно по случаю концерта, было пусто, они столкнулись с самим Звездилиным, который также успел улизнуть. Маэстро, увидев поручика, замер, а затем пробормотал что-то о хулиганах. - Моя фамилия Ухтомский, - заметил князь. - Вы что-то хотели сказать? Звездилин вновь застыл, затем попытался снисходительно улыбнуться, но тут их взгляды встретились, и он окончательно потерял дар речи. В двери уже вваливались люди в форме, спеша к месту побоища, и Фрол потянул Виктора к выходу. Ухтомский шагнул вплотную к потомку фельдмаршала, правая рука дернулась, но он лишь процедил: "На конюшню!" - и, резко повернувшись, шагнул прочь, оставив Звездилина, застывшего, словно Лотова супруга, стоять у регистрационного столика. Фрол ухватил Виктора за руку, и они покинули славные стены Собрания. Покуда Фрол и поручик совершали очередной круг по центру Столицы, дабы несколько сгладить впечатление от знакомства со сливками местного общества, слухи уже начинали ползти по городу, привыкшему за последние месяцы к любым, самым невероятным, происшествиям. |
