Я посмотрел на трех джентльменов в темных костюмах. Сидящий с краю невысокий курносый мужчина в очках с толстыми стеклами был Милош Грачек. Он понял, чего я жду от него.

Затем откашлялся и заговорил джентльмен с белоснежной шевелюрой.

– Меня зовут Гордон Руслэндер, – сказал он. – Когда мистер Грачек сообщил о случившемся, я лично изучил монету. Он прав. Фальшивомонетчик поработал неплохо, но я бы не сказал, что по высшему классу. Внимательный осмотр убедил меня, что находящийся в нашем распоряжении пятицентовик – не тот, за который я передал портрет работы Копли Балтиморскому историческому обществу. У меня не было оснований сомневаться в порядочности наших коллег, и тем не менее процедура требовала просвечивания рентгеном. Естественно, экземпляр, поступивший из Балтиморы, был настоящий никель чеканки 1913 года. А тот, которым его подменили, не надо было даже просвечивать. Все было видно невооруженным глазом.

– Что вы предприняли, обнаружив подмену?

– Я немедленно встретился с куратором нашей выставки, – ответил Руслэндер, а длинноносый лысеющий человек, сидящий по другую его руку, весь съежился и словно бы врос в стул. – Я знал, что Говард Питтерман переживает не лучшие времена. Недавно он прошел через дорогостоящий бракоразводный процесс. Потом он потерял кое-какие вложения. Да, все это было мне известно, но я не подозревал об истинном положении его дел в связи с финансовыми затруднениями. В противном случае мы могли бы оказать ему материальную помощь. – Руслэндер нахмурился. – Но мистер Питтерман решил действовать самостоятельно. Он подложил в нашу экспозицию фальшивую монету, а настоящий никель 1913 года, один из раритетов нашей выставки, продал, в сущности, за бесценок.

– Мне дали за него двадцать тысяч, – дрогнувшим голосом сказал Говард Питтерман. – На меня нашло какое-то затмение.

– Категорически заявляю: я не знаю этого человека! – сказал Колкэннон. – Первый раз его вижу.

– Если этот джентльмен и купил монету, то не у меня. Я продал ее одному дельцу в Филадельфии, человеку сомнительной репутации. Может быть, он-то и перепродал никель мистеру Колкэннону, а может быть, монета побывала еще в чьих-то руках. Не знаю, нужно ли называть имя этого дельца, мне, по правде сказать, этого бы не хотелось. Он ведь все равно ни в чем не сознается, а у меня нет никаких доказательств, что именно он купил злосчастную монету. – Голос Питтермана сорвался. – Я бы очень хотел помочь следствию, но не знаю, что я могу сделать.

– Еще раз заявляю, что не имел дела ни с какими сомнительными скупщиками из Филадельфии. Я мало знаю даже порядочных коллекционеров. Конечно, я слышал о мистере Руслэндере как об основателе выставки американских и зарубежных металлических денег и владельце монетного двора «Колокол свободы». Но я никогда не встречал ни его самого, ни его служащих.

– В таком случае зачем вы звонили Сэмюэлю Уилксу?

– Мне неизвестно это имя.

– И тем не менее вчера вы позвонили ему домой в Филадельфию, а после в его контору на Риттенхауз-сквер. Кроме того, вы звонили на. Выставку денег. Звонили вы по домашнему телефону, и, поскольку междугородные разговоры фиксируются, это нетрудно проверить.

Компьютеры в телефонной компании зарегистрировали эти звонки, будьте уверены, но Колкэннон таращил глаза, стараясь понять, что произошло, так как он на самом деле не звонил в Филадельфию. В другое время и при других обстоятельствах он бы сообразил, что когда его хитростью выманили в кафе на углу Мэдисон-авеню и Семьдесят девятой, кто-то мог забраться к нему в дом. Но в этот момент он ограничился простым отрицанием.

– Я никогда не разговаривал с этим Уилксом и на выставку в Филадельфию не звонил.